Всем смертям назло
Шрифт:
— Кража со взломом в доме номер семь на Буровой...
— Дом угловой, выходит на Зеленую улицу, — напомнил Шумилов.
— Верно, но... — черные Мотины глазки вдохновенно блеснули, — но окно, через которое влезли воры, выходит на Буровую. Ваше. Дальше. Убийство дантиста с целью грабежа... Убийство совершено в трактире «Каменный столб» — Вокзальная площадь. Площадь, конечно, наша. Но... трактир входит в систему Ресторантреста, а Ресторантрест — на Рыбной улице... Ваше!
Шумилов опять согласился. Я не могла его понять.
«Шляпа!» — ясно читала я в Мотиных глазках. А Мотю несло дальше. Как из рога изобилия, сыпались доказательства... И наша кучка дел уже выросла до потолка. А нарследу 8 осталось несколько тощих панок, которые уже ни под каким предлогом нельзя было «сбагрить» легковерному коллеге.
— Ну все! — с облегчением отметил Мотя. — Как вы увезете дела?
Шумилов помял в пальцах папиросу и ответил тихо:
— А мы их не возьмем. Вы их сами нам привезете...
Он выдержал паузу и объяснил:
— Вы будете у меня секретарем.
Мотя просветлел:
— В первый район? Камера при губсуде? Классно. Чего же вы сразу не сказали? — Он, как тигр, бросился на кучу «наших» дел и стал с неменьшей уверенностью,
чем делал это только что, перебрасывать папки обратно: — Труп женщины найден на Нетеченской, но голова была обращена на Кузнецкую... Оставляем здесь. Кража была совершена из дома, дверь которого выходит на Буровую, — оставим...
Таким манером он довел кучку «наших» дел до минимума и решительно объявил:
— Эти несколько папок я просто забираю с собой.
Мы вышли. Мотя опечатал камеру сургучной печатью и, сунув папки под мышку, с видом крайнего удовольствия заявил:
— Вот я здесь, со всеми потрохами! Вперед! В губсуд! И пусть мне будет хуже!
И вот мы начали работать. Камера наша состояла из двух маленьких комнат. В одной был кабинет Шумилова. Мы с Мотей внесли туда старое буржуйское кресло, плюшевое, с бахромой, казавшееся нам роскошным. Поставили на стол пепельницу из розовой раковины, чуть-чуть только треснувшую. Над столом мы повесили портрет Григория Ивановича Петровского, председателя ВУЦИКа.
Таким образом, мы считали, кабинет был оборудован с должным великолепием.
Кроме того, мы сделали начальнику подарок. В кладовой «вещественных доказательств» валялся бесхозяйный старый плюшевый альбом. В нем было полно фотографий каких-то чиновных стариков в сюртуках с воротниками выше ушей, дам, укутанных в меха, и младенцев — эти, наоборот, совершенно голые, валялись на столах, задрав ноги.
Мы вытащили всю эту дребедень и вставили в альбом фотографии знаменитых преступников, значащихся в розыске.
Нам казалось, что это удачная выдумка!
Но Шумилову прежде всего бросились в глаза плакаты на стене:
— «Не курить»? Почему «не курить»? Я сам курящий...
— Вы — другое дело, — сказал Мотя, — но посетители...
Иона Петрович прервал его:
— А посетители тем более должны курить. Обвиняемые, например. Волнуется же человек.
Мы промолчали. Это не приходило нам в голову.
Наш начальник продолжал:
— А это что? «Кончив дело, уходи!» Ну, знаете, в камере народного следователя это неуместно. К нам приходят по нашему вызову. И уходят, когда мы найдем нужным.
— Если вообще уходят, а их не уводят, — закончил догадливый Мотя и полез снимать плакат.
Кресло Шумилов приказал убрать.
— Мне эта гадость в родительском доме опротивела, — сказал он к великому нашему удивлению: мы счиали, что на таких креслах сидели, по меньшей мере, царские министры.
Плюшевый альбом с фотографиями рецидивистов поразил Шумилова.
— А где его прежняя начинка? Может быть, этот альбом вернуть владельцу?
Мы успокоили нашего щепетильного начальника, объяснив, что альбом был бесхозяйный. Шумилов покачал головой и ничего не сказал.
Мы начали работать. Втроем. Дела у нас было невпроворот. Правда, ловкач Мотя оставил на нашу долю самую малую горсточку дел, но Шумилов хотел, чтобы все было по справедливости, и велел новому секретарю 8-го района подобрать дела строго по району. Мотя ворчал, хватался за голову, но ничего не помогло: Шумилов «принял все дела к своему производству», как это называлось на юридическом языке.
Одно из этих дел было о загадочном убийстве в гостинице «Шато». И Шумилов сразу же за него взялся, потому что, как он говорил, еще можно немного потерпеть, когда по городу ходит вор или хулиган, но нельзя терять ни минуты, когда по земле крадется убийца.
По предложению Шумилова я изучила от корки до корки дело об убийстве в гостинице «Шато».
«От корки и до корки» — это в буквальном смысле. Потому что «корками» назывались две стороны обложки дела. От корки до корки означало: с первой страницы до последней.
Лучшие гостиницы в городе именовались по-новому: «Красная» и «Советская». То ли дальше уже не хватило фантазии, то ли другие заботы одолели «отцов города», но остальные гостиницы сохранили старые вывески, почему-то все больше французские. Вероятно, для шика. Были у нас «Гранд-отель» и даже «Монбижу».
Гордое имя «Шато», то есть замок, носило замызганное заведение на глухой улице Малая Тряская. Это выразительное название происходило, видимо, от тех, не так уж далеких времен, когда на немощеной улице ныряли по ухабам возки. Но и сейчас, хотя мостовая оделась булыжником, а тротуары даже асфальтом, окраинная Тряская с ее подслеповатыми домишками и чахлыми акациями в палисадниках имела жалкий вид. Гостиница «Шато» стояла здесь, как богатый купец в толпе побирушек. Богатый, но не рачительный. Позолота на колоннах крыльца облупилась, зачахли кусты под окнами, и вместо швейцара сидела у двери мрачного вида тетка с ключами у пояса.