Вспомнить все: Моя невероятно правдивая история
Шрифт:
Состязания за титул Мистер Олимпия должны были состояться через две недели в шикарном зале на Манхэттене, и где-то в полдень все мы, участники, собрались в расположенном неподалеку спортивном клубе «Мид-сити джим». Едва увидев Серхио, я начал подначивать его подкрепиться, и меня поддержал Франко, спросив, почему он так похудел. Все рассмеялись, за исключением Серхио. На самом деле, как я вскоре убедился, он заглотил приманку. За две недели, прошедших после первенства в Коламбусе, Олива набрал десять фунтов, однако нельзя прибавить десять фунтов за две недели и по-прежнему выглядеть идеально точеным.
В зале «Таун-Холл» было полторы тысячи мест, и, вероятно, он никогда не видел такой буйной публики.
Но судьи продолжали объявлять позы, и наконец у меня появились мысли, что мы выступаем слишком долго. Казалось, происходит это не потому, что судьи никак не могут определиться с решением; просто поскольку обезумевшая толпа вскочила на ноги, требуя продолжения, судьи сказали сами себе: «Что ж, пусть выступают дальше, зрителям это нравится».
Мы устали. И тут я решил нанести завершающий удар. Меня осенила одна мысль, и я сказал Серхио:
— С меня достаточно. По-моему, судьи уже приняли решение.
— Да, ты прав, — согласился Серхио.
Он направился к одному выходу со сцены, а я направился к другому — но сделал только два шага. Затем остановился и принял еще одну позу. После чего обернулся в сторону Серхио и недоуменно пожал плечами, словно спрашивая: «А он-то куда подевался?»
Серхио тотчас же вернулся на сцену. Он был смущен. Однако к этому времени зрители скандировали только одно имя: «Арнольд!», а кое-кто даже принялся осмеивать Серхио. Используя благоприятный момент, я выполнил свои лучшие профессиональные позы и движения. После чего все было кончено. Судьи недолго посовещались за сценой, затем вышел ведущий и провозгласил меня новым Мистером Олимпия.
Мне Серхио не сказал ни слова насчет того, как я его обманул, однако другим он жаловался, что я одержал победу нечестно. Но я видел все иначе. Это было решающее мгновение. Повинуясь первобытному инстинкту, я добил противника, опьяненный жаром соперничества, в котором все равно одерживал верх.
Утром на следующий день меня ждало большое изумление. Серхио, Франко и я жили в гостинице в одном номере. Проснувшись, Серхио сразу же начал выполнять отжимания и другие упражнения. Вот каким одержимым он был. Даже на следующий день после соревнований он занимался в гостинице!
Должен признать, мне было жаль Серхио. Он был выдающимся спортсменом, кумиром многих. На протяжении нескольких лет я думал только о том, как его низвергнуть, уничтожить, сделать вторым, проигравшим. Однако когда я на следующий день после победы над ним увидел его рядом, мне стало его жаль. Плохо, что он должен был проиграть, чтобы уступить дорогу мне.
Глава 8
Осваивая американский образ жизни
В культуризме я стал «царем горы», однако в повседневной жизни Лос-Анджелеса оставался одним из многих иммигрантов, силящихся изучить английский и наладить жизнь. Мои мысли были настолько поглощены тем, чем я занимался в Америке, что я почти не вспоминал Австрию и Германию. Приезжая в Европу на соревнования, я обязательно заглядывал в гости домой, и я поддерживал связь с Фреди Герстлем в Граце и Альбертом Бусеком в Мюнхене. Наши пути с Альбертом и другими моими европейскими друзьями частенько пересекались на дорожках культуризма. Я регулярно посылал родителям письма и фотографии, рассказывая им о своих успехах. Каждый раз, завоевав новый кубок, я отправлял его домой, потому что в съемной квартире они
Как правило, на письма отвечал отец, от лица обоих родителей. Он всегда прилагал оригинал моего письма, отметив красными чернилами мои грамматические ошибки. Отец говорил, что делает это, потому что я теряю связь с немецким языком; но так же в точности он поступал и с сочинениями, которые в детстве писали мы с Мейнхардом. Все это создавало ощущение, будто мои родители и Австрия застыли во времени. Я был рад тому, что теперь у меня своя жизнь.
Мы с Мейнхардом не поддерживали почти никаких отношений. В отличие от меня, брат окончил профессиональное училище и отслужил год в армии. Затем он устроился на работу в электротехническую компанию, сначала в Граце, а потом в Мюнхене, когда я еще жил там. Однако наши пути редко пересекались. Мейнхард одевался с иголочки, любил бурные пирушки и по полной отрывался с девочками. Потом его снова перевели в Австрию, в Инсбрук, где он познакомился с Эрикой Кнапп, красивой молодой женщиной, у которой был трехгодовалый сын Патрик. Только тогда появились первые признаки того, что Мейнхард наконец остепенился.
Увы, этому не суждено было случиться. Весной 1971 года, в тот год, когда я завоевал титул Мистер Олимпия, как-то днем, когда меня не было дома, у нас в квартире зазвонил телефон. Это звонила моя мать с ужасным известием о том, что мой брат погиб в автомобильной катастрофе. Мейнхард, пьяный, разбился на горной дороге неподалеку от австрийского горнолыжного курорта Кицбюэль. Ему было всего двадцать пять лет.
Я в тот момент был в Нью-Йорке, и на звонок ответил Франко. По какой-то причине известие так его потрясло, что он не смог собраться с силами и перезвонить мне. И только три дня спустя, когда я вернулся в Лос-Анджелес, Франко сказал: «Я должен тебе кое-что сказать, но сделаю я это только после ужина».
Я быстро вытянул из него известие о гибели брата.
— Когда это случилось? — спросил я.
— Мне позвонили три дня назад.
— Почему же ты не сказал мне раньше?
— Я просто не знал, как это сделать. Ты был в Нью-Йорке, занимался делами. Я решил подождать, когда ты вернешься домой.
Если бы Франко позвонил мне в Нью-Йорк, я бы был уже на полпути в Австрию. Меня тронула забота друга, но в то же время я был огорчен и расстроен.
Я сразу же позвонил родителям. Мать всхлипывала и с трудом могла говорить по телефону. Она сказала:
— Нет, мы не будем везти Мейнхарда сюда, похороним его в Кицбюэле. Мы отправляемся туда завтра утром. Панихида будет очень скромной.
— Я только что узнал о случившемся, — сказал я.
— Ну, наверное, тебе не стоит прилетать, — сказала мать. — Даже если ты сядешь на первый же самолет, перелет очень долгий, разница во времени девять часов, так что ты все равно не успеешь.
Гибель Мейнхарда явилась для семьи страшным ударом. Я слышал в голосах родителей опустошение. Все мы плохо умели выражать свои чувства, и я не знал, что сказать. «Я сочувствую»? «Это ужасно»? Родители это и так знали. Ужасная новость оглушила меня. Мы с братом уже давно не были в близких отношениях — за те три года, что я провел в Америке, мы виделись с ним лишь однажды, — однако все равно мое сознание захлестнули воспоминания о том, как мы вместе играли в детстве, вместе ходили на свидания, когда стали постарше, вместе смеялись. Больше этого уже никогда не будет. Я больше никогда не увижу брата. Мне оставалось только задвинуть все эти мысли подальше, чтобы можно было сосредоточиться на своих целях.