Вспомнить всё
Шрифт:
– Слыхал? Тут Фишер интересуется, много ли власти новая должность дает!
Оба залились смехом.
– Вот что я тебе посоветую, Фишер, – отсмеявшись, протянул профсоюзный чиновник. – Обустроишься, обживешься там, в Белом доме, обзаведешься креслом, кроватью, распорядишься насчет меню, стирки, режима просмотра телепередач, беги мелким шагом к «Уницефалону 40-Д», поскули, поскребись, хвостом повиляй, пока он тебя не заметит…
– Отстань, – буркнул Макс, пожалев, что заговорил с ним.
– А после, – не унимался чиновник, – скажи этак: «Слышь-ка, „Уницефалон“,
– А «Уницефалону»-то с него какой прок? – полюбопытствовал второй чиновник.
– Ясно, какой: развлечение! Фишер поведает ему всю подноготную о своей жизни, как поднялся из нищеты и безвестности, как усердно учился, по семь дней в неделю смотря телевизор, пока наконец – подумать только! – не вознесся на самый верх, к должности…
Профсоюзный чиновник неудержимо захихикал.
– К должности запасного, резервного президента!
Максимилиан, побагровев, умолк и вновь устремил взгляд наружу, за окно монорельсового вагона.
Как только они, домчавшись до Вашингтона, округ Колумбия, прибыли в Белый дом, Максимилиану Фишеру показали небольшую комнатку, прежде принадлежавшую Гасу. Конечно, от коллекции поблекших старинных журналов для автолюбителей ее успели освободить, однако на стенах сохранилось с полдюжины рекламных плакатов: «Вольво S-122» 1963 года, «Пежо 403» 1957-го и прочий антиквариат, легендарная классика ушедшей эпохи автопрома. Вдобавок, взглянув в сторону книжного шкафа, Макс обнаружил на полке пластиковую модель ручной работы, поразительно, до мелочей точную копию студебеккеровского «Старлайт Купе» 1950 года.
– Как раз мастерил, когда сыграл в ящик, – пояснил один из профсоюзных чиновников, опустив на пол чемодан Макса. – Все, что угодно, об этих старых, дотурбинных машинах мог рассказать… столько бесполезного хлама держал в голове…
Макс молча кивнул.
– Сам-то уже придумал, чем заниматься будешь? – полюбопытствовал чиновник.
– А, дьявол, – взорвался Макс, – когда тут придумывать было?! Нечего меня торопить!
Насупившись, он снял с полки студебеккеровское «Старлайт Купе», осмотрел модель снизу и, едва одолев желание хрястнуть ею о стену, вернул автомобильчик на место.
– Начни клубок из канцелярских резинок мотать, – подсказал чиновник.
– Что? – удивился Макс.
– Тот тип, который числился резервистом номер один до Гаса… Луи вроде бы, или как его там… до самой смерти собирал канцелярские резинки, и такой громадный клубок из них успел намотать – чуть ли не с дом двухэтажный. Не помню, как его звали, но под его клубок в одном из музеев Смитсоновского института отдельная витрина отведена!
Из коридора донеслись шаги и гул множества голосов.
– Господин президент, – объявила, заглянув в комнату, администраторша Белого дома, строго одетая дама средних лет, – к вам клоун из теленовостей, просит об интервью. Будьте любезны, постарайтесь закончить с ним как можно скорее. У нас на сегодня назначено немало экскурсий – возможно, некоторые из экскурсантов пожелают взглянуть и на вас.
– О'кей, – согласился Макс и приготовился к встрече с телеклоуном.
Следом за администраторшей в комнату вошел Джим-Джем Брискин собственной персоной, самый популярный из телеклоунов на сегодняшний день.
– Вы… хотите взять у меня интервью? То есть вам точно нужен именно я? – робко, с запинкой заговорил Макс, протянув Брискину руку. Что интересного мог бы найти Брискин в его особе, он себе даже не представлял. – Да, это моя комната, но модели автомобилей и все эти плакаты не мои, а покойного Гаса… я о них ничего рассказать не могу.
Знакомый огненно-рыжий клоунский парик, венчавший голову Брискина, даже в жизни придавал ему тот самый чудной вид, великолепно запечатлевавшийся телекамерами. Вблизи он выглядел старше, чем на экране, однако его непринужденной, дружеской улыбке, привлекавшей зрителя, это ничуть не вредило. Свойская улыбка служила ему фирменным знаком, главной деталью образа приятного во всех отношениях парня, спокойного, невозмутимого, но при случае весьма, весьма острого на язык. Как раз такого, которого…
«Скажем, которого всякий хотел бы видеть в зятьях», – подумалось Максу.
– Вот вы и в эфире, мистер Макс Фишер, – заговорил Брискин, пожав его руку. – Или, вернее сказать, господин президент! Доброе утро, говорит Джим-Джем! Позвольте от имени – буквально – миллиардов зрителей, смотрящих и слушающих нас во всех уголках и закоулках нашей обширнейшей Солнечной системы, спросить вот о чем. Каково это, сэр – сознавать, что любой, пусть даже мимолетный, отказ «Уницефалона 40-Д», мигом забросит вас на самый высокий пост, возложит на вас тягчайший из грузов, когда-либо ложившийся на плечи человека – бремя обязанностей действительного, не просто резервного президента Соединенных Штатов? Не тревожат ли мысли об этом вашего сна?
Лицо Брискина озарилось широкой улыбкой. Техники-осветители за его спиной водили из стороны в сторону лучами переносных софитов. Казалось, яркий свет вот-вот выжжет глаза. На страшной жаре подмышки, загривок и даже верхняя губа Макса взмокли от пота.
– Одним словом, что вы чувствуете в этот момент? – тараторил Брискин. – О чем думаете на пороге нового дела – дела, которое, вполне возможно, перевернет всю вашу жизнь? Какие мысли рождаются в вашей голове здесь, в стенах Белого дома?
– Ну, – помолчав, заговорил Макс, – ответственность на мне, конечно, теперь немалая…
И тут ему сделалось ясно: да ведь Брискин смеется над ним! Смеется, беззвучно хохочет ему в лицо, а все это интервью – просто фарс, очередная выдумка телеклоуна, и зрители трех планет с семью лунами давно поняли, в чем дело, поняли шутку Джим-Джема с самого начала!
– Вы, мистер Фишер, человек крупный, – продолжал Брискин, – так сказать, корпулентный. В ладах ли вы с физкультурой? Я отчего спрашиваю: на новой должности вам придется сидеть здесь, у себя, почти безвылазно. Интересно, какие перемены сие обстоятельство привнесет в вашу жизнь?