Встреча с чудом
Шрифт:
— Сначала разобраться нужно, а потом говорить, — вмешалась Любава. — А то этак проще пареной репы ошельмовать человека!
— Не реви — разберутся!
— Правде рот не заткнуть!
— Всякое, конечно, приключается!
Заговорили кругом.
— Чужая душа — потемки, — жестко оборвал разговоры Дорофеев, — в нее не влезешь! У меня внук семнадцать лет на глазах рос, воды, бывало, не замутит. А год назад со шпаной связался, квартиру очистил, в тюрьму сел. Вот и верь после этого...
— Так, значит, вы считаете, что я... — Ася даже не смогла выговорить страшное слово.
—
Ася вдруг успокоилась, вытерла опухшее от слез лицо и холодно произнесла:
— И поговорю. Молчать не буду. Клеветать на себя не позволю.
Сухо сверкнув глазами, она схватила пальто, вышла.
— Негодяи, негодяи, — прошептала она, одеваясь на морозе.
На улице почувствовала, что не может идти. У ворот стоял грузовик. Она села на подножку. На душе было странно спокойно, только коленки дрожали. Вдали прокатила вереница оленей, запряженных в нарты. Ветвистые рога пронеслись, как реденький лесок.
«Меня теперь считают воровкой! — мысленно ужаснулась Ася. — Как теперь жить? Как смотреть людям в глаза? Через час об этом будет знать все село...»
Она почувствовала себя такой опозоренной, что ее затошнило. Да еще грузовик распространял вокруг себя запах бензина. Ася шла домой, словно больная, ослабевшая. «Как они могли? Какое право имели так подумать? — мысленно кому-то говорила она. — И как только не стыдно людям не верить друг другу?!»
Перед ее глазами все мелькало сипящее, ненавистное лицо Дорофеева. «Он и себя-то, наверное, любит только по воскресеньям!»
Еще десять минут назад жизнь ее была такой ясной, чистой, такой счастливой, а сейчас все перепуталось и начался какой-то кошмар. Она теперь как зачумленная. Ей невозможно будет показаться среди людей... Прижаться бы сейчас к маме, услышать бы голос отца! Как далеко до них!
Славкина ночь
Белый олень, низко склонив голову, застучал копытом о ветвистые рога, почесал их. Скоро они отвалятся. На них была кровь.
Славка никогда не ездила на оленях, поэтому ей не терпелось скорее сесть на нарты.
Колоколов озабоченно переговаривался с каюрами. Наконец он выбрал нарты, привязал сзади скатанный спальный мешок. В эти нарты были впряжены два белых оленя. Они очень понравились Славке. А впрочем, ей все нравилось: и суета сборов, и реденькая рощица оленьих рогов, и звезды в наступившей тьме, и трескучий, туманный, хрустящий мороз, и запах овчины от полушубка, и забота Анатолия.
— Главное, следи за ногами. Ни в коем случае не спускай их с нарт! — серьезно предупреждал он, поднимая воротник ее полушубка. — Под снегом пеньки, кочки — их не видно. Ногу можно сломать. В чаще глаза береги.
А Славке было весело, она не понимала его тревоги. Как чудно звенел под ногами твердый, жесткий снег! Ноги на сугробах не проваливались.
Гриша — маленький быстрый каюр в мягких унтах — был молчалив. Он невозмутимо сосал трубку и, казалось, ничего
Но вот каюры взяли вожжи.
— Садись, — сказал Колоколов. — Ногами упирайся в эту перекладину. Держись за веревку на спальном мешке. Вот так. Ну, в путь-дорогу! — Он сел на последние нарты.
Славкину упряжку вел Гриша, а упряжку Колоколова — Кеша.
— Вперед! — крикнул Колоколов.
И вдруг каюры кинулись кошками на свои нарты, что-то завопили дикое, таежное, и тут началось невыразимое. Каюры пустились наперегонки.
Бешено клубилась снежная пыль, из-под копыт бил в лицо ливень снежных ошметков, клубился пар из оленьих ноздрей. Над самой головой обомлевшей Славки гулко, точно маленькие паровозы, пыхтели два задних оленя. Хруст, шорох снега под несущимися нартами. Сыпались звезды между смутными оленьими рогами. Все мчалось, валилось. Ехать на вертлявых нартах — все равно что ехать на спичечном коробке. Швыряло, бросало. А впереди голосили каюры. Их упряжки летели рядом. И эти вопящие каюры в клубах снега, в опаляющей стуже, в несущейся тьме представились Славке богами тайги и севера. Снег и мороз — их стихия. Азарт гонки, птичий полет оленей вдруг вырвали крик и у Славки:
— Гони! Вперед!
У нее перехватило дыхание от восторга, она даже прикусила губу.
Ровное озеро только мелькнуло, и вот вломились уже без всякой дороги в тайгу, в чащу. На ошалевшую Славку то обрушивались хрустящие потоки ветвей, то в щеку, в затылок били горячие струи из ноздрей задних оленей, то обрушивались, слепя, тучи снега. Под копыта оленей, под нарты бросались ровные снега полян, потом олени пропахивали трещащие заросли кустарника. Нарты под Славкой плясали. И вдруг все полетело кувырком: хлынули с неба, закружились звезды, а снизу фонтаном взвился в небо снег и повалились лиственницы. Славка перевернулась в воздухе, шлепнулась в снег, птицей скользнул над ней олень, мелькнули рога, тонкие ноги.
— Стой! — закричал Колоколов. — Стой!
Славка, хохоча, вскочила, подбежала к упряжке, пинком поставила на полозья опрокинувшиеся нарты, бросилась на них и закричала:
— Гони!
— Эх, удалые! Вперед! — крикнул Колоколов и пронзительно свистнул. В клубах морозного пара Славка успела разглядеть его смеющееся лицо.
И опять гикнули каюры, упали на нарты, завопили на всю тайгу. И — вперед, вперед! Неслись, мчались. Что за удивительное создание олень! В нем совместились и сильная лошадь, и ловкая кошка, и грациозная коза, что прыгает по скалам.
Упряжки ринулись с крутой сопки, задние налетели на передних, и все смешалось в кучу: нарты, олени, люди. И опять Славку швырнуло в снег, и опять птицей мелькнул через нее олень, шваркнули по ней легкие нарты. Следом вылетел Колоколов.
Славка то неслась вниз, то гулко, паровозно пыхтя, олени тащили ее в гору. И снова трещала чащоба, швыряло на кочках, на пеньках, нарты гремели через поваленные деревья, ударялись о стволы. Опусти ногу с нарт — и в миг ее сломает о пенек, не догляди — сучком рванет по лицу.