Встреча выпускников
Шрифт:
— Полагаю, — сказала она, — что брак — действительно важная работа, правда?
— Да, это так, — сказала миссис Бендик. — Мой брак счастливый, если говорить о самом браке. Но я часто задаюсь вопросом, не был бы мой муж счастливее с женой несколько другого типа. Он никогда не говорит об этом, но мне интересно. Я думаю, он понимает, что мне многого не достаёт, и иногда сердится на это. Я не знаю, почему я вам это рассказываю, я никогда никому об этом не говорила, и мы никогда не были близко знакомы, не так ли?
— Не были, и я не проявила должного сочувствия. Фактически, я была отвратительно груба.
— Пожалуй, — сказала миссис Бендик. — Но у вас слишком красивый голос, чтобы вы были действительно грубой.
— Ну, спасибо! — сказала Харриет.
— Наша ферма расположена на валлийской границе, и все окружающие говорят на самом отвратительном местном монотонном диалекте. Знаете, что заставляет меня сильнее всего тосковать по этому дому? Культурная речь. Дорогой, старый, злоупотребляемый оксфордский акцент. Забавно, правда?
— Я думала, что шум в Холле больше напоминал клетку, полную павлинов.
— Да, но
— Ещё бы. Вам удаётся послушать музыку на валлийской границе? Валлийцы умеют петь.
— У меня немного времени для музыки. Я пытаюсь учить детей.
Харриет использовала это открытие в своих интересах, чтобы задать некоторые вопросы о домашней жизни. В конце концов, она покинула миссис Бендик в подавленном настроении, как будто увидела победителя Дерби, тащившего телегу с углём.
Воскресный обед в Холле был неофициальным. Многие на нём не присутствовали, назначив встречи в городе. Те, кто пришёл, садились куда и когда хотели, приносили еду от служебных окошек и уничтожали её, собираясь в болтающие группы везде, где могли найти место. Харриет, захватив для себя ломоть холодной ветчины, оглянулась в поисках партнёра по столу и была рада увидеть Фиби Такер, которая только что вошла и получила от скаутов кусок холодного ростбифа. Они объединись и уселись в дальнем конце длинного стола, который шел параллельно главному и под прямым углом к другим столам. Оттуда они наблюдали за всем залом, включая сам главный стол и ряд служебных окошек. Пока её глаза переходили от одного обедающего к другому, Харриет продолжала спрашивать себя, кто? Кто из этих нормальных и весёлых женщин уронил вчера вечером ту гадкую бумагу? Потому что, когда не знаешь наверняка, смутно подозреваешь всех и каждого. С виду повсюду царил прежний покой, но под покрытыми лишайником камнями могли скрываться очень странные вещи. Директриса на своём большом резном стуле склонила свою величественную голову и улыбалась какой-то шутке декана. Мисс Лидгейт с активной любезностью помогала очень пожилой бывшей студентке, которая была почти слепа. Она поднялась на слабых ногах на три ступеньки возвышения, взяла обед из окошка и теперь накладывала в тарелку салат. Мисс Стивенс — экономка — и мисс Шоу — тьютор по современным языкам — собрали вокруг себя трёх других бывших студенток значительного возраста и достижений; их беседа была оживлённой и, очевидно, забавной. Мисс Пайк — тьютор по классическим языкам — была погружена в дискуссию с высокой, крепкой женщиной, которую Фиби Такер узнала и указала на неё Харриет как на выдающегося археолога, и в мгновенном островке относительной тишины неожиданно прозвучал высокий голос тьютора: «Курган в Галосе — это, похоже, изолированный случай. Захоронения в Теотуку…» Затем шум вновь перекрыл дискуссию. Две другие леди-доны, которых Харриет не узнала (они пришли в колледж уже после её ухода), судя по их жестам, обсуждали дамские шляпки. Мисс Хилльярд, чей саркастический язычок изолировал её от коллег, медленно ела обед, заглядывая в брошюру, которую принесла с собой. Припозднившаяся мисс де Вайн села около мисс Хилльярд и стала есть ветчину с отстранённым видом и глазами, устремлёнными в пустоту.
Кроме того, в Холле имелись и бывшие студентки — все типы, все возрасты, всевозможные костюмы. Может быть, это любопытная сутулая женщина в желтой джиббе и сандалиях с волосами, завивающимися улитками вокруг ушей? Или крепкая, кудрявая женщина в твидовом костюме, в жилете, напоминающем мужской, и с лицом, скучным как задняя сторона кэба? Или плотно затянутая в корсет дама лет шестидесяти с осветлёнными перекисью волосами, чья шляпка скорее подошла бы восемнадцатилетней дебютантке в Аскоте? Или одна из бесчисленных женщин, чьё спокойно-сочувственное лицо словно бы носит на себе табличку «школьная учительница»? Или эта простушка неопределенного возраста, которая сидит во главе другого стола с видом председателя комитета? Или это любопытное маленькое существо, одетое в совершенно неподходящие розовые цвета и выглядящее так, как будто всю зиму было небрежно брошено в ящик и вновь пущено в обращение, даже не подвергнувшись глажке? Или эта красивая, хорошо сохранившаяся деловая женщина пятидесяти лет с красивым маникюром, которая ворвалась в беседу совершенно незнакомых людей, чтобы сообщить им, что только что открыла новую парикмахерскую «рядом с Бонд-стрит»? Или эта высокая измученная трагическая королева в чёрном шелковом марокене, которая чем-то напоминала тётку Гамлета, но фактически была тётушкой Беатрис, которая вела колонку домашнего хозяйства в «Дейли меркури»? Или костлявая женщина с длинным лошадиным лицом, которая посвятила себя работе по урегулированию споров? Или даже это непобедимо весёлое и яркое маленькое существо, которое было чрезвычайно ценным секретарем секретаря по политическим вопросам и имела несколько секретарей под своим началом? Лица приходили и уходили, как во сне — все живые, но все непостижимые.
Переведённые в более низкую лигу за дальний стол Холла, сидели полдюжины сегодняшних студенток, задержавшиеся в Оксфорде для сдачи устного экзамена. Они непрерывно лепетали о чём-то между собой, довольно открыто игнорируя вторжение в их колледж всех этих странных старых чудаков, которыми и сами станут через десять, двадцать или тридцать лет. Они были ужасно плохо одеты, по мнению Харриет, и имели помятый вид, как всегда бывает в конце семестра. Была странная, светленькая девушка с застенчивым лицом, бледными глазами и беспокойными пальцами, а рядом с ней прекрасная брюнетка с лицом, ради которого мужчины могли бы брать крепости, если бы в нём было хоть что-то живое, была застенчивая и какая-то незавершённая молодая девушка с ужасным макияжем,
Итак, Холл кипел, а скауты спокойно выглядывали из служебных окошек. «Что же они думают о нас всех, только Бог знает», — подумала Харриет.
— Ты обдумываешь исключительно запутанное убийство? — раздался в ухе требовательный голос Фиби. — Или решение трудного алиби? Я три раза просила передать графинчик с уксусом.
— Извини, — сказала Харриет, делая то, что от неё требовали. — Я размышляла о невозможности понять что-либо по выражению лица. — Она колебалась и уже собралась рассказать Фиби о неприятном рисунке, но её подруга задала какой-то другой вопрос, и момент был упущен. Но эпизод вывел её из себя и не давал успокоиться. Позже в этот день, проходя через пустой Холл, она остановилась, чтобы посмотреть на портрет Мэри, графини Шрусбери, в честь которой и был основан колледж. Живопись была хорошей современной копией с оригинала, находящегося в Колледже Святого Иоанна в Кембридже, и необычное волевое лицо с брезгливым ртом и непрямым, скрытным взглядом, излучало для неё необъяснимое обаяние даже в студенческие дни, время, когда портреты давно умерших знаменитостей, выставленные в общественных местах, удостаиваются большему количеству саркастических комментариев, чем высоких и почтительных оценок. Она не знала и никогда не стремилась узнать, как колледжу Шрусбери удалось заполучить такую зловещую покровительницу. Её мать, Бесс, дочь Хардвика, действительно славилась умом, но была чем-то вроде домашнего деспота, с которой не могли сладить собственные мужчины и которую не смог запугать Тауэр; она хранила высокомерное молчание перед Тайным Советом, была упрямым бунтарём, верным другом, непримиримым врагом и леди, славящейся грубостью даже в те времена, когда очень немногие рты можно было упрекнуть в сладкоречии. Она, казалось, была воплощением каждого вызывающего тревогу качества, которое обычно приписывают образованной и развитой женщине. Её муж, «великий и славный граф Шрусбери», купил внутренний мир за некоторую цену, потому что, как сказал Бэкон, «есть нечто более великое, чем он, и это леди Шрусбери». А это, конечно, одна из самых ужасных вещей, которая может быть сказана про другого. Для матримониальной кампании по мисс Шустер-Слатт ситуация складывалась крайне неблагоприятно, поскольку правило гласило, что великая женщина или должна умереть незамужней, к разочарованию мисс Шустер-Слатт, или найти в мужья ещё более великого человека. Это значительно ограничивало выбор великой женщины, поскольку, хотя мир, конечно же, изобиловал великими людьми, в нём имелось гораздо больше мужчин посредственных и банальных. С другой стороны, великий мужчина мог жениться на той, кто ему нравился, не будучи ограниченным в выборе только великими женщинами — на самом деле часто считалось сентиментальным и похвальным, чтобы он выбрал женщину, лишённую даже намёков на величие.
«Хотя, конечно, — напомнила себе Харриет, — женщина может достигнуть величия или, во всяком случае, большой славы, будучи просто замечательной женой и матерью, как мать Гракхов, тогда как мужчин, которые достигли большой славы, будучи преданными мужьями и отцами, можно пересчитать на пальцах одной руки. Карл I был неудачным королем, но замечательным семьянином. Однако вы вряд ли классифицировали бы его как одного из самых великих отцов в мире, и его дети не были слишком избалованы успехами. Вот это да! Быть великим отцом — или очень трудная, или плохо вознаграждаемая профессия. Везде, где бы вы ни находили великого человека, вы обнаружите великую мать или великую жену, поддерживающую его, или, по крайней мере, так говорят они сами. Интересно было бы узнать, за сколькими великими женщинами стояли великие отцы и мужья. Интересная тема для диссертации. Элизабет Барретт? Ну, у неё был великий муж, но он был великим и, так сказать, сам по себе. Барретт точно не подходит. Бронте? Ну, едва ли. Королева Елизавета? У неё был замечательный отец, но преданная услужливость по отношению к дочерям едва ли была его главной чертой. И дочь оказалась настолько безрассудной, что не вышла замуж. Королева Виктория? Вы могли бы сделать многое из бедного Альберта, но не смогли сделать многого с Герцогом Кентом».
Кто-то шёл через Холл позади неё, это была мисс Хилльярд. С зловредной желанием вытащить из этого антагонистического индивидуума хоть какой-нибудь ответ, Харриет представила ей новую тему для исторической диссертации.
— Вы забыли про физические достижения, — сказала мисс Хилльярд. — Полагаю, многие певицы, танцовщицы, пловчихи через Ла-Манш и теннисные звёзды всем обязаны своим преданным отцам.
— Но эти отцы не известны.
— Не известны. Скромные мужчины не нравятся противоположному полу. Я сомневаюсь, что даже ваше литературное мастерство помогло бы добиться признания их достоинств. Особенно, если вы выбираете своих женщин по интеллектуальным качествам. Во всяком случае, это будет очень короткая диссертация.
— Отвергнута из-за отсутствия материала?
— Боюсь, что так. Вы знаете какого-нибудь человека, который искренне восхищается женщиной за её ум?
— Ну, — сказала Харриет, — конечно, таких немного.
— Возможно, вы думаете, что знаете одного, — сказала мисс Хилльярд с горькой усмешкой. — Большинство из нас думает, рано или поздно, что мы знаем такого. Но такой мужчина обычно действует не совсем бескорыстно.
— Очень может быть, — согласилась Харриет. — Похоже, вы не слишком высокого мнения о мужчинах — я имею в виду характеры мужчин, — как таковых.