Встреча выпускников
Шрифт:
— Бог создал целые числа, а всё остальное придумал человек.
— Чёрт возьми! — вскричала декан. — Пожалуйста, не будем вмешивать сюда математику. И физику. Я не могу с ними справиться.
— А кто чуть ранее упоминал константу Планка?
— Я, и сожалею об этом. Я называю её небольшим вращающимся объектом. — Решительный тон декана снизился до смеха, и, когда пробило полночь, собравшиеся разошлись.
— Я всё ещё живу вне колледжа, — сказала мисс де Вайн, обращаясь к Харриет. — Могу я пройти и проводить вас?
Харриет согласилась, задавая себе вопрос, что мисс де Вайн собирается ей сказать. Они вместе вышли в Новый дворик. Луна взошла, окрашивая здания холодными мазками чёрной и серебристой красок, чья строгость бросала упрёк жёлтому свету окон, за которыми воссоединившиеся старые подруги всё ещё продолжали болтать и веселиться.
— Это вполне
— Да. — Мисс де Вайн странно улыбнулась. — Если бы вы могли подслушивать у этих окон, вы обнаружили бы, что шум производят люди средних лет. Старые легли спать, задаваясь вопросом, неужели они так же ужасно поизносились, как их ровесники. Они испытали небольшой шок, и их ноги побаливают. Младшие трезво рассуждают о жизни и об обязанностях, но женщины сорока лет притворяются, что они вновь студентки и обнаруживают, что это требует усилий. Мисс Вейн, я восхищаюсь тем, что вы сказали этим вечером. Отчуждённость — редкое достоинство, и очень немногие считают его привлекательным в себе или в других. Если вы когда-нибудь встретите человека, которому понравитесь несмотря на это, — или, что гораздо лучше, благодаря этому, — это будет очень ценно, потому что совершенно искренне и потому что с таким человеком никогда не придётся быть кем-либо иным, а только самой собой.
— Наверное, это так, — сказала Харриет, — но что заставило вас это сказать?
— Только не желание оскорбить вас, поверьте. Но я полагаю, что вы сталкиваетесь со многими людьми, которых смущает различие между тем, что вы действительно чувствуете, и тем, что, как им кажется, вы должны чувствовать. Обращать на таких хоть немного внимания — фатально.
— Да, — сказала Харриет, — но одна из них — это я. Я в сильном замешательстве. Я никогда не знаю, что я действительно чувствую.
— Я не думаю, что это важно, при условии, что человек не пытается убедить себя в соответствующих чувствах.
Они вошли в Старый дворик, и древние буки, самые почтенные из всех непременных атрибутов Шрусбери, набросили на них кружевную и переменчивую тень, которая сбивала с толку больше, чем темнота.
— Но нужно что-то выбрать, — сказала Харриет. — И, выбирая между одним желанием и другим, как узнать, какие вещи имеют действительно всепоглощающую важность?
— Мы можем это узнать, — сказала мисс де Вайн, — когда они покорят нас.
Пестрая тень накрыла их, как упавшие серебряные цепи. Одни за другими часы на каждой башне Оксфорда в дружеском разноголосии пробили четверть. Мисс де Вайн пожелала Харриет спокойной ночи у дверей Бёрли-билдинг, и её сутулая фигура большими шагами прошла под сводчатой аркой Холла и исчезла.
«Странная женщина, — подумала Харриет, — и огромной проницательности». Вся трагедия Харриет возникла «из убеждения в соответствующих чувствах» к человеку, собственные чувства которого также не выдерживали теста на искренность. И все её последующие колебания в выборе цели возникли из стремления никогда больше не путать желание чувствовать с самими чувствами. «Мы можем понять, какие вещи имеют всепоглощающую важность, когда они покорили нас». Было ли вообще что-нибудь, на что можно опереться среди окружающей неопределенности? Ну, да: она держится за свою работу — и это несмотря на то, что имеется, казалось бы, перевешивающая причина, чтобы оставить её и начать делать что-нибудь другое. Действительно, хотя этим вечером она назвала причину этой особой лояльности, она никогда не пробовала объяснить эту причину самой себе. Она написала книгу, которую, чувствовала, должна была написать, и, хотя она начинала подумывать, что могла бы, возможно, сделать её и получше, она не сомневалась, что сама по себе эта книга была правильной именно для неё. Она покорила Харриет, которая этого не поняла и не заметила, и именно это было доказательством мастерства.
В течение нескольких минут она шагала по дворику туда-сюда, слишком возбуждённая, чтобы идти спать. Пока она этим занималась, на глаза попался листок бумаги, который неопрятным пятном двигался по аккуратному газону. Механически она подняла его и, увидев, что на нём что-то есть, понесла в Бёрли-билдинг для исследования. Это был лист обычной писчей бумаги, и всё, что на нём было, это детский рисунок, небрежно сделанный сильно нажимаемым карандашом. Это ни в коем случае не был приятный рисунок и совсем не похожий на рисунок, который ожидаешь найти во дворике колледжа. Он был уродливым и садистским. Он изображал голую фигуру с подчёркнуто женскими формами, осуществляющую дикие и оскорбительные действия над каким-то
Харриет некоторое время глядела на листок с отвращением, при этом в её уме сформулировалось несколько вопросов. Затем она взяла его наверх в ближайший туалет, выбросила и покончила с этим вопросом. Туда ему и дорога, вот и всё, но лучше бы ей не видеть этот листок.
3
Лучше всего поступают те, которые, если не могут противиться любви, отводят ей особое место и полностью устраняют от важных событий и дел, поскольку, если её хоть раз смешать с делами, она разорит мужчину так, что он не сможет свести концы с концами.
Как всегда утверждали в профессорской, воскресенье — это лучшая часть встречи бывших студенток. С официальным обедом и речами покончено, исчезли те выпускники, которые и сейчас продолжали жить в Оксфорде, а также те, кто слишком занят и смог выбраться только на один вечер. Люди начали как-то отсортировываться, и на досуге уже можно было поговорить с друзьями без того, что тебя немедленно схватят и затащат в общество, навевающее скуку.
Харриет нанесла официальный визит директрисе, которая устроила небольшой приём с хересом и булочками, и затем зашла в Новый дворик повидать мисс Лидгейт. Комната тьютора по английскому была украшена корректурами очередной работы, посвящённой интонациям в английских стихах от Беовульфа до Бриджеса. Так как мисс Лидгейт довела до совершенства или находилась в процессе доведения до совершенства (поскольку никакое научное исследование никогда не достигает статического совершенства) новой теории интонаций, для которой потребовалась новая и сложная система нотаций, включающая использование двенадцати вариантов различных типов, и так как почерк мисс Лидгейт было трудно прочитать, а её опыт работы с наборщиками был невелик, на сегодняшний момент существовало пять последовательных вариантов наборов на различных стадиях завершения вместе с двумя листами свёрстанной корректуры и приложением в виде машинописного текста, в то время как важное введение, которое давало ключ ко всему доказательству, всё ещё оставалось ненаписанным. И только когда готовность главы вышла на уровень свёрстанной корректуры, мисс Лидгейт окончательно пришла к выводу, что необходимо перенести большие абзацы доказательств из одной главы в другую, причём каждое такое изменение, естественно, потребует дорогостоящего изменения вёрстки и набора и удаления соответствующих частей в пяти уже просмотренных наборах. А уж когда дело доходило до перекрёстных ссылок, то обычно студентки или коллеги обнаруживали мисс Лидгейт, завёрнутую в своеобразный бумажный кокон и беспомощно ищущую авторучку в куче мусора.
— Боюсь, — сказала мисс Лидгейт, потирая голову, в ответ на вежливые вопросы Харриет относительно выдающегося произведения, — что я ужасно невежественна в том, что касается практической стороны создания книги. Я считаю всё это очень запутанным и совсем теряюсь в разговоре с наборщиками. Большая помощь, что мисс де Вайн здесь. У неё такой точный ум. Конечно, видеть её рукопись — это действительно урок, и, конечно, её работа гораздо сложнее моей: все эти мелкие записи из платежных ведомостей времён Елизаветы и так далее, причём всё прекрасно рассортировано и размещено в красивом и ясном доказательстве. И она понимает, как вставлять сноски в нужное место, чтобы они согласовывались с текстом. Я всегда сталкиваюсь с большими трудностями, и хотя мисс Харпер любезно берёт на себя всю печать, она знает гораздо больше о древнеанглийском языке, чем о наборщиках. Думаю, вы помните мисс Харпер. Она была двумя годами младше и взяла второе место по английскому, а сейчас живёт на Вудсток-роуд.
Харриет сказала, что всегда считала сноски утомительными и поинтересовалась, не может ли она увидеть хоть часть книги.
— Ну, если вам это действительно интересно, — сказала мисс Лидгейт, — но я не хочу нагонять на вас скуку. — Она извлекла несколько разбитых на страницы листов со стола, заполненного бумагами. — Не уколите пальцы той частью рукописи, в которой сидят скрепки. Боюсь, что там полно кружков со вставками и приписок, но, знаете ли, я внезапно поняла, что смогу значительно улучшить нотацию, поэтому пришлось всё переписать. Полагаю, — задумчиво добавила она, — что наборщикам это не понравится.