Встречи с амурским тигром
Шрифт:
И когда рассудком решение было твердо принято, а совестью одобрено, он позвал собаку в избу и крепко уснул.
Спал Круглов долго. Уже к вечеру, выйдя за порог, он оглядывал серое небо и белый лес, обсуждая варианты и возможности разделаться с хищником. Было тихо, на землю все так же лениво опускался снег. Вышедшая за хозяином собака сбегала к помойке по своим надобностям, вернулась и уселась у хозяйских ног, тоже изучая обстановку и варианты по собачьему разумению…
С ели на мысочке пудрой полетела кухта, потом там недовольно зауркала белка. Жадна была до них и азартна лайка, но тут лишь несколько раз приглушенно взбрехнула, закрутив-таки в полукольцо хвост, как бы нехотя пробежала десяток метров и остановилась, то на ель с белкой
Круглов усвоил с детства: в ненастье белки спят, а уркают и цокают на недруга. И теперь понял: проснулась, увидела тигра и рассерчала цокотунья. Понял и снова пошел к мысу… И опять его обдало густым кошачьим духом. Теперь он увидел здесь не только прежнюю лежку под елью, но и глубокие ямы в снегу, а еще веером отходящие от них длинные прямые вмятины — тигр, нервничая, сидя мял снег хвостом. Злился, должно быть, на человека, дерзко ему воспротивившегося, потому что за долгую по тигриным меркам жизнь множество раз убеждался, как неодолимо велик пред ним страх человека, даже если его природой отпущенную силенку стократно увеличивает оружие.
Но почему же злился? Опустившись над самой глубоко протаявшей лежкой, той, что была ближе других к его жилью, Круглов посмотрел в сторону избы, сквозь ветви с комьями снега разглядел и ее, и чердак под крышей и понял: старик наблюдал за ним, лежавшим в засаде, оставаясь незамеченным. И конечно же, прекрасно понимал как цель неподвижного пребывания охотника в укрытии, так и соотношение сил и возможностей явно не в свою пользу.
Он и на этот раз не пошел по горячим тигриным следам, потому что тоже понимал: преследование тигра по только что заснеженному ельнику чревато большими неприятностями. Круглов хорошо знал коварство этого зверя, его поразительную способность затаиваться, стремительность и силу атакующего броска. Всю свою жизнь Круглов никогда не пел песню безумству храбрых, потому что опять-таки знал, что безумие с храбростью несовместимы.
Он вернулся в избушку и занялся скопившимися за дни ненастья делами, обдумывая при этом способы подкараулить недруга, чтобы расквитаться с ним. А их оказалось немного, потому что ни крепких тросов для петель у него не водилось, ни медвежьих капканов. И среди того немногого, что вызрело в голове у таежника, брало верх самое надежное: сделать засаду прямо на своем следу, уйдя на тропу с собакой, до которых охочи и тигры в расцвете сил, не говоря уже о таких вот, выживших из себя, утративших способность добыть вольного зверя вроде чутких и прытких кабана или изюбра, которые вполне могут и постоять за себя — пырнуть клыками или принять на рога. В прежние годы трех кругловских собак задавили и сожрали тигры. Да так ловили их, что те и взвизгнуть не успевали. Что стоит ловкому хитрому хищнику подобраться к лайке, увлекшейся, например, белкой?
Ночью Круглов спал более или менее спокойно, с вечера решив: силой вражине в его избу не ворваться, в окошко тоже не протиснуться. Коли уляжется тот под дверью — будет стрелять сквозь нее, а подойдет к окошку — влупит через стекло. Накоротке силы дуплета жаканами окажется вполне достаточно и для такого громилы… Да и пусть бы так и произошло: проще будет доказывать неизбежность выстрелов даже по государством охраняемому зверю, когда тот преступил законы таежного сосуществования в условиях обоюдно признанного взаимоуважения.
Лишь в самую ночную глушь прервался его сон: Фея осторожно толкнула его носом в глаз, шаркнула языком по щеке, тут же отошла к двери и там приглушенно зарычала. Не зажигая лампы, Круглов на цыпочках, с ружьем в руках подошел к собаке и толкнул дверь — открывалась свободно. Выглянул, прислушался, пригляделся — мир вокруг избушки был глухим, белым и сумрачным от все такого же ненастного неба. А сучка… прикусила его трико и многозначительно потянула назад: не выходи!
Он не вышел. Сидел у окна и курил, во зле выжимая крепко стиснутой рукой ружейное масло из шейки приклада, мысленно взывая к тигру: ну подойди же, подойди, старичье! Но тот вызов не принял.
…Утро встретило Круглова разорванной синью полураспахнутого неба и послеснежной свежестью. Нутром чувствуя на себе настороженный тигриный взгляд, он как можно спокойнее снарядился в путь, намеренно не интересуясь ни осмотром снега вокруг избушки, ни еловым мысом. И пошел обновлять лыжню по самому «светлому» своему норочье-колоночьему путику берегом ключа, напрочь обезлесенного лесорубами несколько лет назад. А Фея «чистила ему шпоры», чаще оглядываясь назад, чем обследуя, как было всегда, надвигающееся спереди. Видя это, промысловик взял на себя фронтально наплывающее, оставив собаке тыл и фланги. У ловушек задерживался ровно настолько, чтобы обновить приманку. Знал ведь, что старик очень голоден и жадно сожрет любую из них. Даже кусок вонючей норочьей тушки. Но эти потери стоили того, чтобы притупить бдительность врага.
Он рассматривал памятью ту отвесную скалу с пологим склоном в тыльную сторону, что прижимается к тропе на расстояние уверенного выстрела. Там Круглов любил отдыхать, осматривая с высоты окрестности и дали. Вот оттуда и можно было свести с тигром счеты, если вздумается тому идти по лыжне вслед человеку с собакой. Но, не доходя до скалы двести метров, присел, прикинул, что время позднее, и решил засаду устроить завтра, потому как на следующий день он быстрее дойдет сюда по наторенной тропе, да и одеться для терпеливого ожидания требовалось потеплее.
Через километр обратного своего хода настороженно трусившая было впереди Фея замерла, уткнув нос в снег. И оглянулась на хозяина, всем своим видом как бы говоря: подходи и гляди сам, если мне не доверяешь… Но Круглов еще издали увидел вмятины по лыжне и сверкающую искрами только что потревоженного снега наисвежайшую борозду следа тяжелого зверя к кромке леса, куда он свернул, скорее всего заметив возвращающихся в избу. Все шалашики до зимовья оказались разоренными.
Ночью Круглов думал: если тигр не вернется сюда и уйдет подальше, можно будет, пожалуй, и отставить расправу с ним. Кошки умирать уходят из дома. Бог даст, околеет зверина где-то и без него, и не ляжет тогда на душу честного охотника грех самовольной расправы… Но опять застучала по полу собака и снова заволновалась, и увидел он в окно, как вокруг помойки проплыла большая тень, а на тыльной стороне свалки зазвякали консервные банки… На рассвете же ахнул: весь снег был густо истоптан тигриными следами, а к еловому мысу стыло темнела торная тропа… Как же, выходит, зверь был голоден, если грыз трухлявый пень, пропитанный помоями! Но кого винить за то, что слишком долго жил царь, дойдя до немощи?
…День был ясен, морозен и тих. Уже в одиннадцать Круглов лежал в засаде, устроенной на плоской макушке скалы на ворохе лапника между каменных глыб. Лежал, уткнувшись в полушубок, рядом с Феей, все хорошо понимавшей и вместе с ним осторожно наблюдавшей за четкой лентой лыжни, из-под отвеса скалы невозмутимо тянувшейся к заветному их дому.
Прошел час их бдения, другой. Выбравшееся на свой дневной предел солнце стало чуток пригревать. И Круглов незаметно задремал, потом уснул покрепче, оставаясь в уверенности, что в нужное время собака разбудит. И она разбудила. Вернее сказать, он сам почувствовал ее внезапно обострившееся до нервной дрожи напряжение. Перехватив ее взгляд, он увидел тигра для собачьего бдения непростительно близко — всего в сотне метров. Но приглядевшись к нему, простил собаку: четвероногий старик шел совершенно неслышно, остановившись же, как бы растворялся в редких стеблях пожухлой травы и кустарников.