Встречный ветер. Повести
Шрифт:
— Что же вы там ищете, товарищ старший лейтенант? — спросил Баландин.
— Пастух где-то тут обнаружил затопленную лодку, а я вижу старый катер, — ответил Пыжиков.
— Его и я вижу, — Баландин разочарованно махнул рукой и, свертывая цигарку, продолжал: — Стоило из-за этого тащиться! Спросили бы меня. Этот катер нам давно глаза намозолил. Сколько было переполоху из-за этой посудины. Как молодые солдаты идут в наряд, заметят и доносят…
— Это ничего. Старик просто не разобрался.
Пыжиков был убежден, что Евсей Егорыч увидел именно этот катер, который был
— А что тут разбираться, товарищ старший лейтенант? Тут и ребенку яснее ясного, — ворчал проголодавшийся Баландин. — Ну что же, теперь обратно будем качаться?
— Да, едем, — Петр решительно повернул коня. Ехали все время шагом. Над горами высоко поднялось солнце, стало припекать без всякой пощады. Покачиваясь в такт шагам коня, Пыжиков думал о Насте: «Девушка с фокусами, а тянет к ней, да как тянет… Сделать предложение, жениться? А вдруг она расхохочется и превратит все в злую шутку? Странная все-таки девушка! — думал Пыжиков, въезжая во двор заставы. — Странная… Да и как на это посмотрит мама?»
Глава пятнадцатая
Возвращаясь из отряда, капитан Ромашков до комендатуры доехал попутной машиной. Зайдя в штаб, решил позвонить на заставу и вызвать коней.
— От Пыжикова было тут одно донесение, — поздоровавшись с капитаном, сказал дежурный.
— Какое? — встревоженно спросил Ромашков.
Дежурный, поднявшись со стула и скрипя новыми сапогами, подошел к схеме участка.
— Будто бы вот здесь у Орлиной скалы обнаружена затопленная лодка.
— Кем обнаружена?
— Вы знаете пастуха Макаенко?
— Так точно. Хороший старик. А в чем дело? — Ромашков почему-то вдруг вспомнил его жиличку и покраснел.
— Дело в том, что лодку эту будто бы обнаружил пастух Макаенко. Я Пыжикову приказал немедленно проверить. Он проверил и доложил, что это не лодка, а старый катер, о котором мы знаем. — Дежурный присел за стол и взял из папки мелко исписанный лист бумаги. — Я было составил шифровку, но задержал ее. Почему-то возникло сомнение… Как бы шуму зря не наделать. Собрался поехать и лично проверить, а вы тут подвернулись. Поезжайте и все обстоятельно выясните.
— Слушаюсь, — сказал Ромашков. — Разрешите вызвать коней!
— Не нужно. Берите нашу машину. Я распоряжусь.
Ромашков встал и оправил аккуратно сидевшую на его плотной фигуре гимнастерку. Пока он дошел до гаража, шофер уже выехал и ждал во дворе. Михаил сел в машину и затянул брезентовую дверцу.
— Можно, товарищ капитан, с ветерком? — нажимая на стартер, спросил краснощекий с усиками солдат.
— Можно с ветерком, — согласился Ромашков.
Мотор гулко задрожал, и машина рванулась с места. Когда выскочили за город, серая лента шоссейной дороги сразу же врезалась в зелень садов и виноградников. Под рубчатыми шинами захрустела разбитая, изжеванная колесами щебенка, над брезентовым кузовом загудел встречный ветер, а позади машины мутным клубком завихрилась пыль и, медленно оседая, густо ложилась на придорожные кусты и виноградники. Михаилу было жаль эти посеревшие от пыли листья и сизые гроздья винограда, покрытые слоем грязи.
Долго, с пронзительным завыванием машина карабкалась на перевал, потом, выкручиваясь на откосах, лезла круто вверх под сплетенными, как шатры, кустами и, наконец, прыгая на камнях, скатилась к морю и остановилась на окраине рыбачьего поселка.
Разыскав Евсея Егорыча, Михаил присел с ним на завалинке и начал расспрашивать о затонувшей лодке. Чем дальше он его слушал, тем больше хмурился, словно злясь на шум моря, крики петухов и девичий голос, который мешал ему своей звучной мелодией, раздававшейся из открытого окна совсем некстати.
— Вот же голосит! И день будет голосить и ночь, — не то с осуждением, не то с похвалой проговорил Евсей Егорыч. Он не спеша набил трубку и закурил.
— Ваша жиличка? — спросил Ромашков, хотя отлично знал, что это она. Зачем спросил — он и сам не ответил бы.
— Она, — ответил Евсей Егорыч. — Такая голосистая одна на весь поселок. Свой брехливый листок о погоде вывесит, а потом начнет в море кувыркаться да вашему лейтенанту голову кружить.
— Приезжал? — прислушиваясь к веселой песенке, хмуро спросил Михаил.
— А как же! Каждое утро, будто казак, на коне около дома гарцует. С сегодняшнего дня она в отпуске, к матери в горы собирается — аж туда, за перевал, в Дубовики. Учена, а пуста, як вон та из-под тюльки бочка. Языком тарахтит, с ребятишками по горам лазает. Взгальная и батько ее, Макар, такой же…
— Он, кажется, сидел? — спросил Ромашков.
— Было такое дело.
— Куркуль, что ли?
— Да який там куркуль! Так, брехун и больше ничего. От колгоспа отказался, председателя осрамил и даже поколотил трошки. Вот его взяли, подержали малость и выпустили.
Теперь там, в горах, в леспромхозе. Он хоть и мой приятель, а характер буйный, в особенности, когда за щеку зальет, Я ему всегда бой даю. Жинка у него, Лукерья, баба добрая, гарная баба… А дочка вся в него, тоже буйная и озорная.
Неожиданно песня умолкла. За забором мелькнула девичья головка с бантиком в волосах и тут же исчезла. Через минуту в деревянной калитке, как в рамке, выставилась Настина фигурка в белом атласном платье, с лиловым на груди цветочком. Синеватые, озорные, чуть-чуть прищуренные глаза беззаботно и весело улыбались.
— Здравствуйте, товарищ капитан, — проговорила она певучим и протяжным голосом. — Давненько мы с вами не виделись.
— Здравствуйте, — смущенно поприветствовал ее Ромашков и отвернулся.
— Может, я помешала вашим государственным делам, то извините.
Михаил не вытерпел и снова посмотрел на девушку.
Настя, раскинув загорелые руки, держалась ими за стойки калитки и, будто напоказ, выставила зеленую на высоком каблучке туфлю, непринужденно и ловко покачивала стройной ножкой в темном, не отличимом от тела шелковом чулке.