Встретимся через 500 лет!
Шрифт:
Рено-Клодин Сандрар всю жизнь искал клады. Он рыл землю в Париже, Вене и Мадрасе. Орудовал кайлом в Могадишо, Ла-Пасе и Киото. Довел до ручки пять лопат в Порт-о-Пренсе, семь в Рабате, девять в Куско. Его одиннадцать раз заваливало в узких норах и глубоких шурфах, вырытых им в Тамани, Запретном Городе и Мадриде. Он шесть раз умирал от болезней, подхваченных в склепах Луксора, Касабланки, Дамаска и еще трех мест, воспоминания о которых до сих пор вышибают из его жилистого тела ледяной пот. Однако, несмотря на беспримерное двадцатилетнее упорство, Рено-Клодину дались в Бирмингеме лишь пара пенни времен Реставрации, шпальный костыль XIX века в Одессе и кремневый скребок в пустыне Наска. Когда последний похитили злоумышленники, а затем в «El Peruano» появилась пространная статья, в которой доказывалось внеземное происхождение этого древнего орудия свежевания, Рено-Клодина хватил инфаркт. Профессор Перен, дальний родственник Сандрара по материнской линии, поставил его на ноги, и даже - в целях быстрейшей кардиологической реабилитации - разрешил покапывать в Эльсиноре, конечно же, с соблюдением всех правил ведения земляных работ и не более куба в день.
– Который час, комиссар?
– спросил Сандрар, нескоро заметив присутствие постороннего.
– Половина восьмого. У вас есть еще полчаса до ужина.
Штык лопаты и ручка, отполированные ежедневным трудом, блестели жаждой привычного действия.
– Это хорошо. Мне кажется, там внизу, - топнул ногой, - что-то есть. Я нутром это чувствую, три тысячи чертей мне в каждую почку.
– А что вы ищите, если не секрет?
– Сокровища Верцингеторикса[13]. Он спрятал их где-то здесь. Спрятал от римлян, перед тем, как они его схватили.
Кладоискатель не сказал правды: на самом деле он искал волшебную чашу Грааля. И чувствовал, что близок к цели.
– Откуда вы это знаете?
– Что знаю?
– Что Верцингеторикс спрятал свом сокровища где-то здесь?
– От отца. И еще он говорил, что именно в этих местах запрятана волшебная чаша Грааля, - проболтавшись, Сандрар посмотрел так по-детски, что Мегре перевел разговор на другую тему:
– Вижу, дернину вы отдельно отложили? Так полагается?
– Да. После завершения работ плодородный слой используется для рекультивации.
– Как все продумано!
– искренне изумился Мегре.
– А какая эта яма по счету?
– В Эльсиноре?
– Да.
– Девятнадцатая.
– Ух ты! Девятнадцатая! Уверен, вы скоро найдете свои сокровища.
– Дай бог, и вы найдете свои, комиссар, - отер жилистой рукой пот со лба.
– К сожалению, мой друг, я ищу не сокровища человечества, а его... его отбросы...
– Что ж, это ваш выбор...
– Да, мой...
– вздохнул Мегре, какой-то частью души завидуя кладоискателю.
– Ну и как у вас идут дела? Глубоко копнули за эти дни?
– Глубоко.
– Надо думать, скоро звякнет?
– Звякнет? Возможно...
– Извините, комиссар, я бы с удовольствием поговорил с вами еще, но надо работать, - сконфужено заморгал Сандрар.
– До ужина я хотел бы углубиться еще на штык.
– Удачи вам, Рено.
– И вам того же, комиссар.
Сандрар поплевал на ладони, принялся копать. Мегре, оглядев окрестности, побрел в процедурный кабинет. По дороге услышав доносившуюся от «Дома с Привидениями» мелодию из «Мужчины и женщины», взгрустнул. Этот фильм, только что вышедший на экраны, они смотрели с Луизой; несколько раз она доставала платочек, чтобы вытереть навернувшиеся слезы. Как давно это было... И было ли вовсе?
Было... Редкими свободными вечерами мадам Мегре, принарядившись, тащила его в кино, а потом вела в какой-нибудь особенный ресторанчик, поесть чего-нибудь эдакого, чего-нибудь достойного занесения в домашнюю кулинарную книгу...
9. Это возраст
Вечером, улегшись в постель, Мегре раскрыл «Норвежский лес» Мураками. Раскрыл, чтобы не думать об убийстве Мартена Делу, пока почерпнутые сведения не улягутся в подсознании плодородным слоем.
«Норвежский лес» ему дала Моника Сюпервьель. Мегре, никогда не бывший книголюбом, обратился к чтению, чтобы как-то обуздать комиссара полиции, всецело владевшем его существом (греческие скульптуры, а именно Афродиту, он рассматривал с этой же целью).
Книга Мегре не понравилась сразу. Во-первых, она была странная. В предисловии говорилось, что роман написан в 1987 году. А год французского издания был 1990, хотя на дворе стоял самый что ни есть 87-ой год, год написания. Во-вторых, содержание повествования не выдерживало никакой критики. У парня не получалось с девушкой полноценного секса, и он отравился. И двое его друзей, юноша и девушка тоже отравились. Не ядом, но миазмами этой трагедии. Точнее, юноша на всю жизнь зациклился, а она (с которой у покойного не получалось) от него заразилась, то есть никак и ни с кем не могла кончить. По ходу дела все мастурбируют, случайно спариваются, что-то вяло совершают, куда-то обреченно ползут, как ползут дождевые черви по асфальту, читают книжки, не вызывающие у них ни мыслей, ни мнений. Мнения вызывает лишь еда и сумасшествие, как таковое (как характерна в этом смысле сцена, в которой герой ест дождевых червей, с целью обескуражить противника!). Сумасшествие в виде бегства (на край света, в санаторий на куличках, в деревню) и самоубийство воспринимаются как альтернатива обычной жизни. Из всего этого рождается жажда насилия. А потом эта жажда превращается в покорность, они склоняют головы и строем идут служить в корпорации и фирмы и служат сорок лет.
Мадмуазель Моника, давая книгу, говорила, что Мегре еще надо почитать Мисиму[14], который сделал себе форменный харакири, после того, как его попытка встряхнуть людскую жизнь, вырвать ее из беличьего колеса мещанской обыденности, окончилась неудачей. Понятно, ее, склонную к суициду, привлекают такие книги. Еще она говорила, что все было хорошо, пока умы людей всецело занимали добывание пищи, стремление к безопасности и привлечение полового партнера. А теперь у людей все есть, хорошее или не очень - в принципе это не важно, - и они не знают, что с собой делать, не знают, что делать дальше. И придумывают, придумывают, придумывают потребности. Или с головой отдаются лицедейству и с увлечением играют труппа перед труппой, как труппа футболистов играет перед труппой болельщиков, а труппа болельщиков (как они любят выскакивать на поле, чтобы их лучше было видно!) перед труппой футболистов... И я не знаю, что с собой делать, не знаю, и потому хочу умереть, чтобы вообще ничего не знать...
Мегре вдруг показалось, что с этой книгой и Моникой что-то не так.
Что не так? Он стал вспоминать, при каких обстоятельствах девушка дала ему эту странную книгу, и потом рассуждала о себе, людях и Юкио Мисиме, желавшем гибели гибельной земной цивилизации. Восстановив в памяти события прошедшей недели – ровно столько книга находилась у комиссара - он вынужден был констатировать, что событие приема-передачи книги, как и все с ним связанное, в его памяти совершенно не отложилось.
Мегре закрыл глаза, чтобы очистить мозг от сиюминутного. И тут же в темноте сознания увидел головку Моники, лежащую на его плече, увидел, как целует ее в бархатную щечку, целует ее, говорящую:
– Жюль, я не знаю, что с собой делать, не знаю, и потому хочу умереть, чтобы вообще ничего не знать...
«Чертовщина какая-то!
– потряс головой Мегре, чтобы изгнать из нее видение.
– Я, старый хрыч, и Моника, почти девочка, У вас, комиссар, похоже и в самом деле «искажения памяти и ложные воспоминания». Но как, в таком случае, книга у меня очутилась? Сам взял из шкафа? Нет, не мог. Там одно старье типа «Петерса-латыша». Получается, что я действительно получил ее во сне? От нее получил? И каким-то образом она овеществилась?»