Вступление в должность
Шрифт:
— А к чему тебе деньги, Архангел? Жена у тебя красивая, детей нет, пушнины за сезон на прожитье наберешь — живи и наслаждайся. Чего тебя к самородкам тянет? Вот уйдешь с Голышевым в тайгу, а тут, глядь, жену уведут. Будут тебе самородки.
— Надо будет, с собой возьму, — хмуро ответил Мишка, тоже усаживаясь на прежнее место. — По тайге ходить умеет, за это не волнуйся.
— А с собой возьмешь, там Голышев уведет, — усмехнулся Леон. — Он малый неженатый и на смазливых заглядывается. Ходил ведь с ним, знаю. Как положит глаз — ни одна не устоит.
— Ладно, кончай провокацию, — махнул рукой Мишка. — Тебя государство просит, а ты уперся.
— Государство!.. — добродушно передразнил его Леон. — Когда это ты таким защитничком государства стал? Помнится, кто-то из нас двоих предлагал другому документик раздобыть на старательский промысел, щипать понемногу жилку Одноглазого и делить пополам добычу. Вроде ты предлагал?
— Кончай, Сохатый, — легонько пристукнул по столу ладонью Мишка. И, раздвинув в улыбке широкий рот с прокуренными желтыми зубами, сказал: — Нечего нам с тобой делить. Вот разольем остачу — и катись, — потянулся он к бутылке. — Сам я по гостям не мотаюсь и своих гостей долго не держу. А ты, как понимаю, в поселке не заночуешь?
— Все верно говоришь. — Леон взял свой наполненный полустаканчик.
— Ну, еще по разу опрокинем за Пальму-мученицу, — вяло сказал Мишка. И, выпив, добавил: — А загашник Одноглазого они сами найдут. Это тебе тоже знать надо. Так что соображай. Если сообразишь чего толкового, дай знать. Тебе другого Мишку Архангела в компаньоны не найти.
Гость не успел ответить: у него заложило уши от гула взревевшего на улице вертолета. Дом пошатнулся, наполнился страшенным гудом, и все в нем закачалось и задрожало: стены, окна, решетки, занавески, стол, посуда и даже половицы. Собаки беспокойно подхватились, заметались по кухне, поджимая хвосты, стали подвывать. На груди у охотника, под кухлянкой, зашевелился тихо-мирно спавший до этого щенок, пискнул раз-другой и заскреб лапами, желая выбраться на волю. Леон сунул руку за пазуху и вытащил щенка — черного, лохматого, лопоухого и совсем еще слепого.
— Тихо вы, черти! Пошли в сени!.. Видал, нервы тут показывают!.. — вытуривал в это время Мишка из кухни собак. И, захлопнув за ними дверь, кивнул в сторону затихавшего гула. — Улетел твой Голышев.
— Ни пуха, ни пера, — равнодушно ответил Леон, поднимаясь. И, поглаживая щенка, сказал Мишке: — Позови жену, пусть молока ему даст. У меня на нартах порошок есть, да мерзлый.
Зачем тебе жена? Она спит давно, — ответил Мишка.
Он сам развел водой молочный порошок, зачерпнув его ложкой из жестяной банки. Леон опустил на пол щенка, и тот, слепо потыкавшись носом о края миски, добрался-таки до молока и начал с причмоком ухлебывать его. Мишка, присев на корточки, наблюдал за щенком.
— Похоже, ищейная псинка, — сказал он. И вскинул на Леона глаза: — У кого раздобыл?
— Свой, Найда моя привела. А в кормилке пусто, старая больно. За порошком с ним и приехал.
— Подарил бы, а?
— Не-е. Жен и хороших собак даже первому другу не дарят. Разве что сменяемся? — хохотнул Леон, кивнув на закрытую дверь в комнату.
— Кончай гигикать, — выпрямился в ногах Мишка. — Забирай щеня, чтобы не обдристал тебя дорогой. Вон-на, миску молока упер! — Мишка накинул на себя телогрейку, готовясь к выходу.
Леон поднял щенка, сунул за пазуху, насадил на голову малахай и, прежде чем выйти в сени, громко, так, чтобы слышно было в комнате, сказал:
— Ну, бывайте здоровы, спасибо за хлеб-соль!
Теперь оленей со двора выводил гость. За нартами шагал,
Мишка гаркнул на собак, и ни одна из своры разномастных дворняг не посмела выбежать со двора. А сам он вышел за ворота, держа в руках связку ключей и два увесистых замка — для калитки и ворот.
— Так запомнил слова мои насчет тайничка Одноглазого? — Мишка, подошел к Леону, побрякивая ключами.
— Запомнил, — ответил тот. — А ты мои запомнил?
— Запомнил, — сказал Мишка, сильнее звякнув ключами. И прибавил, как бы с угрозой: — Тогда смотри!
— И ты смотри! — в тон ему ответил Леон.
— Ну, бывай, — вроде бы уже по-дружески кивнул Мишка.
— Бывай, — подыгрывая, ответил Охотник.
Леон взмахнул таяком, стегнул концом ременной вожжи оленей. Олени рванули вперед нарты и понесли охотника в тайгу, оставляя позади и Мишкину крепость с татарочкой Изой, и блеснувший под луной темными окнами балок геологоразведки, покинутый партией Голышева.
Черт возьми, до чего же разгулялась луна в эту ночь! Таращилась с высоты огромным выпученным глазом и лила, лила синее серебро на тайгу и на снега, ее укрывшие. И крупные звезды опустились так низко, что прямо хоть руками хватай и в мешок складывай. Они подрагивали, шевелились, стреляли сверху ослепительно зелеными стрелами, — ну и звезды, ну и луна! Леший бы взял такую красотищу, чтоб не мутила она Леону разум и не будила в его обугленной душе того невозвратимого прошлого, когда была у него Алена — хрупкая девчонка, жена его, его любимая подруга, за которую он отдал бы не только золотой тайник Одноглазого, но всю тайгу и небо вместе с полыхавшей блажной луной.
Укутанные снегом лиственницы стояли редко, отскочив одна от другой где на пять, а где и на все десять метров, и это редколесье позволяло оленям беспрепятственно бежать по твердому снегу, сровнявшему все ямы и кочки и расстелившемуся гладко и ровно по всей тайге, тогда как в летнюю пору не то что проехать по ней немыслимо, но и пехом трудно пробираться по топкому, мшистому кочкарнику.
Олени бежали неспешно, ритмично и мерно стуча копытами. Стук отлетал к деревьям, ударялся о мерзлые стволы и дробился на множество тонких звуков, похожих на звон расколовшегося стекла. Стекольный звон растекался по сторонам и дрожал в воздухе, а на спинах оленей и на гордо вскинутых рогах приплясывали лунные блики, и лунный свет попеременно вспыхивал и гас в больших и темных, всегда печально-влажных глазах животных. Справа по снегу, не отставая, бежала длинная голубая тень, четко вырисовывая силуэты оленей, нарты и мешковатую фигуру Леона.
Тайга оборвалась у голого берега упрятанной подо льдом реки Везучей, устланной поверх льда жестким снежным одеялом. Нарты соскользнули к реке и пошли по самой середине ее. Помчались, минуя заструги и коварные, подточенные водой наледи. Здесь, на реке, стекольный звон стал глуше, словно притушенный мягкой темной материей. Наледи желтели полированной поверхностью, и, взлетев на их закраину, нарты резко тормозили, будто споткнувшись. Вдруг прямо перед собой Леон увидел сказочную картину. От неожиданности он придержал нарты, и олени, слегка разъехавшись ногами, с недоумением оглянулись на хозяина: дескать, чего это он надумал, с чего прервал их быстрый бег?