Вступление в должность

Вакуловская Лидия Александровна

И тогда Зуева взяло сомнение: темнит Касымов или в самом деле: «Сёл, сёл и насёл»? Если темнит, отчего же согласился стать проводником?.. Позже Зуев запросил лабораторные данные самородков, найденных Касымовым. Данных за прежние годы не сохранилось, а металл последних двух самородков был разной пробы. Стало быть, Касымов действительно мог случайно натыкаться на самородки и не помнить мест, где находил. Тогда получалось, что омская тайга весьма богата золотом. Зуев настоял в управлении геологоразведки снарядить в Ому экспедицию и сам ее возглавил. Покидая свою базу в Орумчане, он не мог наверняка знать, как встретит его в Оме Павел Касымов.

6

Они вошли в Ому, когда весеннее солнце, наплававшись в раздолье небесной сини, присело отдохнуть на растрепанную гриву тайги и опалило ее заревом. И глазам предстала удивительная картина: медные избы селеньица вольно раскинулись среди таких же лиственниц,

образуя некое подобие не совсем кривой, однако же и далеко не ровной улицы, посвечивали медными окнами. Из дверей выбегали низкорослые эвены и с нескрываемым любопытством разглядывали появившихся из тайги пришельцев, навьюченных рюкзаками и скатками, ибо в их глухомань подобный народ вовек и не забредал. Не успели геологи у кого-нибудь спросить, где живет Павел Касымов, как тот уже сам подбежал к Зуеву и, выдернув изо рта алевшую огоньком трубку, обрадованно залепетал, часто взмаргивая одним глазом: «Сдал, сдал типя!.. Пайтём, пайтём!.. Мой испа сдал типя!..» — указывал он рукой на высокую избу с высокой трубой.

Принял их Касымов — лучше быть не может. Изба у него рубленая, хорошая. Горница, как в старых русских избах, просторная, с полатями. В избе богато: ковры, картины в рамках, посуда, патефон, правда, всего с одной пластинкой — «Солнце с морем прощалось». Деньги за самородки получал Касымов немалые, тратил с умом. Еще в доме — жена, женщина опрятная и улыбчивая, но ни слова не знавшая по-русски, и две дочки — Александра и Любаша, почти сверстницы Алены, диковатые и молчаливые. Видно было, что в семье этой правил один Касымов, жена и дочери, похоже, побаивались его. Буркнет он что-то жене по-эвенски, вроде бы невзначай слово обронит, и та уже убралась из избы, и не покажутся в избе ни она, ни дочери, пока гости за ужином сидят. Буркнет что-то дочерям, тоже вроде между делом словцо молвит, — глядь, девицы мигом по лестнице на чердак сиганули и дверцу за собой захлопнули. Там и будут дотемна драть слежавшиеся в мешках птичьи перья для перин и подушек.

Три дня они отъедались и отсыпались у Касымова, и дело уже дошло до того, что жена Касымова стала им говорить «посалуста», «кусай, кусай» и еще взяла на язык несколько русских слов, а Любаша и Александра уже не так дичились, и, хотя возле них постоянно крутился Мишка Архангелов, сами-то они постреливали черными глазами на братьев Егоровых. Словом, все выглядело идиллически, и Яшка Тумаков не раз весело приговаривал, вспоминая лермонтовскую «Тамбовскую казначейшу»: «Я бал описывать не стану, хоть это был блестящий бал!»

Но Зуев рвался в тайгу, долгая задержка в Оме не устраивала его. Касымов во всем соглашался с ним. «Мосна, мосна посёл, — говорил он, выказывая полную готовность в любую минуту распрощаться до осени со своей избой и домочадцами. — Снег тайха сапсем малий, мосна посёл. Солята дольга искал нада, ай, дольга!»

Закавыка была в том, что не существовало карт омской тайги — ни топографической, ни геологической, так как покамест ни геологи, ни топографы в здешних местах не бывали. И Зуева обескураживала полная несообразительность Касымова, когда он пытался с его помощью хотя бы вчерне набросать на бумаге контуры этой местности в радиусе десяти — пятнадцати километров от Омы, полагая, что приблизительно в этом радиусе и попадались Касымову самородки. Но Касымов совершенно не понимал, чего от него добивается Зуев. «Сацем типя рецка сцитать? — недоумевал он. — Сацем сёпка сцитать? Рецка тайха многа, пайтём тайха — сам сцитай». — «Да надо нам реки знать, Павел, — объяснял ему Зуев. — Я уверен, ты самородки вблизи рек находил. Тут одно из двух: или река жилу размывает, или жила по древнему руслу проходит. Там, где пересохло русло, понимаешь?» — «Эта я не снай. Рецка многа, сёпка многа, эта я сапсем не снай», — говорил Касымов и виновато взмаргивал одним глазом. Не добившись от него толку, Зуев наконец спросил: «Так куда же мы сперва пойдем: на север, восток, запад? В какую сторону поведешь?» — «Так пайтём, — махнул рукой Касымов в сторону заходившего в тот час солнца. И тут же махнул левее: — Патом так пайтём, насад пайтём, там солята будит. Найтём солята!»— уверял он. «Ладно, будь по-твоему, — решил Зуев. — Начнем с запада, а там поглядим».

Был среди эвенов Омы и один русский — молодой парень Семен Кокулев, приемщик пушнины, он же завмаг и продавец небольшого магазинчика, и был еще эвен Марьямов, тоже молодой парень, учитель школы-четырехлетки, свободно владевший русским, с которым тоже можно было поговорить, так как остальные эвены, населявшие Ому, или совсем не знали русского языка, или знали крайне плохо. Зуев посетил того и другого, взяв с собой и Леона, которому оказывал некоторое предпочтение перед другими, возможно, потому, что был этот «студент» немногословен, да и упрям характером, в чем Зуев убедился еще в Хабаровске, когда Леон из-за Алены отверг его предложение.

Впрочем, ничего ценного из встречи с Кокулевым и Марьямовым

они не почерпнули. Первый сказал, что он здесь недавно, близко с местными еще не сошелся. Слыхал, что раньше Павел Касымов неплохо промышлял пушнину, но, потеряв глаз, охоту забросил. О самородках тоже слышал, но видеть не видел, и никто не видел. Касымов всем показывает только квитанции золотоприемной кассы — сколько выдали денег, чтобы ясно было, где он их берет. «Надо думать, в голове у него кое-что есть, — говорил им Кокулев, — Из местных и в райцентр никто не ходит. Так до райцентра сто километров, а до прииска — все двести. Значит, хорошо дорожку изучил, да и унюхал же как-то, где эта самая касса». Зуев спросил, не слышал ли Кокулев, чтобы кто-нибудь еще из поселковых находил самородки. Кокулев ответил, что никто не находил, иначе в поселке было бы известно. Зуев перевел разговор на продовольственную тему, интересуясь, когда завозят продукты, в каком ассортименте и так далее, поскольку, как бы далеко от Омы ни вели они поиск, а пополнять запасы продуктов им предстояло здесь. И они узнали, что «аннушка» с товаром прилетает в первых числах каждого месяца, но и без этого галет, сухарей, тушенки и прочих консервов в магазине всегда в достатке, и потому за продуктами можно являться в любое время. Воспользовавшись знакомством с Кокулевым, Леон спросил, нет ли у него в продаже сапог среднего размера. Кокулев повел его на склад и выудил из груды разномастной обуви отличные яловые сапоги тридцать восьмого размера. Алена подпрыгнула от радости, когда Леон принес ей эти сапоги. Еще не примерив их, не зная, годны ли они ей, Алена порывисто обняла Леона, прижалась к нему и потерлась щекой о его плечо, и столько было нежности в этом ее порыве, что того охватило желание обнять Алену и поцеловать ее. Но рядом был Зуев и были обе дочки Касымова, готовые, как показалось Леону, прыснуть ехидным смехом, глядя на них. И он с напускным равнодушием отстранил от себя Алену, нахмурившись, сказал ей:

— Ты надень сперва, тогда радуйся. Может, малы окажутся.

И Алена сразу поникла, в лице и в глазах ее отразилась боль, как у ребенка, которого неожиданно и незаслуженно обидели. И тут же быстро отошла от Леона. Сдернув с веревки свои портянки, присела на крыльцо и, обматывая ноги портянками, стала всовывать их в сапоги. А потом вскочила с крыльца, притопнула одной, другой ногою и сказала весело, задиристо — не Леону, нет, не ему, а сестрам Касымовым, наблюдавшим за нею (Зуева уже не было, Зуев ушел в избу) — только им, сестрам, сказала:

— Вот это сапоги-сапожки! Всю жизнь о таких мечтала! — И тогда лишь: ох как укоризненно посмотрела на Леона.

В тот же день Леон с Зуевым отправились к Марьямову и застали его в школе — в такой же избе, как прочие. В одной комнатенке жил он сам, в другой, побольше, помещались все четыре класса. Один ряд парт — первый класс, другой — второй и так далее. Было воскресенье, и Марьямов мыл в «классах» полы. Прервав с их приходом свое занятие, он любезно пригласил их присесть за парты. Это был симпатичный, вежливый парень, с располагающей к себе, несколько смущенной улыбкой. Но и он, как и Кокулев, не мог им дать дельного совета, хотя бы потому, что тоже недавно учительствовал в Оме и сам был нездешний. Видимо, он жил, строго замкнувшись в своем школьном мире, поскольку даже не слышал о самородках Касымова. И о самом Павле Касымове ничего не мог сказать, кроме того, что ему не приходилось ни бывать у него, ни беседовать с ним. Сказать он мог о Матвее Касымове, младшем брате Павла. Этого Касымова он знал, в школе учились его сыновья: один, Кирила, — в третьем классе, другой, Николай, — в первом. И пожалел Марьямов, что нет сейчас Матвея Касымова в поселке. По его словам, Матвей Касымов лучше всех знал здешнюю тайгу, он исходил ее вдоль и поперек, выпасая оленей, и мог бы помочь в составлении черновой карты, о которой упомянул Зуев. Марьямов спросил, нельзя ли ему примкнуть к геологам и помочь поиску, Через две недели начнутся каникулы, и он будет свободен. «Обузой вам не стану, я ведь таежник, — сказал Марьямов, которого во все время их разговора с ними не покидало смущение. — Родители и сейчас в суликчанской тайге с оленями кочуют. Собирался на лето к ним, но, если вы не против, я бы с удовольствием», Зуев не отказал Марьямову. Договорились так: придут ребята в Ому за продуктами, заберут Марьямова с собой.

Когда ушли от Марьямова, Зуев спросил Леона: «Ну, студентки какое твое мнение о Касымове?» — «Я ему не верю», — ответил Леон. «Ну а какой выход? Взять другого проводника? — продолжал Зуев, И сказал, будто только в ту минуту и решил окончательно: — Нет, пусть ведет». — «Значит, вы ему верите? Тому, что он случайно находил самородки?» — «И верю, и не верю, — признался Зуев. — Ладно, студент, в тайге разберемся».

Из Омы они уходили в четыре утра. Было светло. Солнце уже взошло над тайгой и пронизывало тонкими лучами кисею тумана, окутавшего деревья. За околицу их провожали жена и дочки Касымова и молодой учитель Марьямов.