Вступление в должность

Вакуловская Лидия Александровна

Мишка показался им бывалым таежником, на которого можно смело положиться. Они отшагали с ним верст тридцать по заснеженной тайге, вошли в Орумчан, дымивший двумя десятками печных труб, по количеству имевшихся домов, и в одном из таких домов, превращенном в продуктово-товарный склад геологоразведки, предстали пред очи Зуева. А на другой день они уже покинули уютный, с теплыми печками Орумчан, таща на себе пуда по два геологического снаряжения и продуктов.

Вертолетов тогда не было, транспортом геологам служили собственные ноги. Ноги у них были крепкие, а радость велика — всех их взял в свою партию сам Зуев, вместе с Мишкой Архангеловым, числившимся в ней разнорабочим. Мишка, как после выяснилось, был из «бывших» — сидел за кражу зерна в каком-то сибирском колхозе, а выйдя на свободу, устроился грузчиком в магаданском аэропорту. Там и заприметил его, возвращаясь из Хабаровска, Зуев, оценил недюжинную силу Мишки, переманил к себе, и тот с самого начала, как вышли из Орумчана, оправдывал его надежды: был вынослив,

как вол, да и смекалкой, несмотря на свои шесть классов, не уступал вчерашним студентам.

По тайге, огибая сопки и переваливая через них, вдоль быстро таявших рек и речушек Зуев вел их к затерянному у черта на куличках поселку Ома, где жил эвен Павел Касымов, на которого Зуев делал крупную ставку. Экспедицию догнала в пути весна и побежала вперед, оставляя за собой раскисший снег на земле, плывущие по рекам льдины, тяжелую мокрядь в воздухе и холодный дождь, роняемый не небом, а деревьями, на которых солнце топило иней. Весна поспешно выгоняла из тайги зиму, дерзко сдирала с нее белую одежду и натягивала свое серо-зеленое убранство.

Спустя неделю они ввалились в избу Павла Касымова, донельзя измученные, но ни на йоту не поддавшиеся унынию, ибо Зуев и уныние были несовместимы, а Зуева они уже боготворили. За эту неделю он стал для них эталоном мужества и выдержки. Будучи старше каждого из них всего на восемь-десять лет, он казался им чуть ли не стариком — все прошел, все видел и все знал. Он учился геологии в Ленинградском горном институте, в последний предвоенный год искал руду в Казахстане, в войну стал сапером. Потеряв руку, потеряв в блокадном Ленинграде жену, двухлетнюю дочь и всех своих близких, Зуев в 1943-м подался на Север искать золото, провел три экспедиции, открыл два золотоносных района с богатым содержанием металла. Тайгу знал как собственный дом. С одной рукой быстрее любого из них заставлял вскинуться костром сырые ветки, свободно ориентировался в лесной глухомани. Он научил их быстро готовить пюре из сушеной картошки, варить «полевой суп», соорудить земляную печь, на которой можно жарить отличные пухлые лепешки. И не щадил себя, первым входил в ледяную воду, если требовалось перейти вброд какую речушку, и наравне со всеми тащил на себе тяжелый груз. Такой начальник внушал не только уважение — вчерашние студенты преклонялись перед ним.

Алену он жалел. Еще при выходе из Орумчана велел ребятам разделить между собой поклажу Алены и сам проверил тяжесть ее рюкзака. Та сопротивлялась: «Это несправедливо, — говорила строптиво. — Я такая же, как все. Зачем эти поблажки?» — «Разговорчики! — строго отвечал он. — Кто начальник партии — я или вы?» Да и потом, уже на переходах, он постоянно спрашивал: «Устала, Сероглазка, или держишься? Если здорово устала, будем привал делать». — «Нет, ничуть», — упрямо отвечала она и краснела при этом, оттого что говорит неправду. На самом же деле ей было трудно в этом переходе. Алена и вообще-то не отличалась крепким здоровьем, была бледная и хрупкая, две косички соломенного цвета (собиралась после экзаменов сменить их в парикмахерской на завивку, но не успела) делали ее похожей на школьницу, которой еще не год и не два предстояло сидеть за партой и пачкать чернилами пальцы. К тому же на базе в Орумчане не нашлось сапог ее размера, пришлось обуться в сорок второй номер, и случалось, что нога Алены, попав в выемку среди камней или поваленных деревьев, оставалась в одном носке, без сапога и портянки. Но Алена не жаловалась и не хныкала, старалась быть «как все», потому и обижали ее всяческие скидки на «женский пол» и особое внимание.

Зуев не был человеком, о котором можно было бы сказать односложно — весельчак, молчун, сухарь, угрюмец и так далее. Иногда он замыкался, молчал часами, на вопросы отвечал сдёржанно и сухо. И вдруг, после этой затяжной замкнутости, после долгого ухода «в себя», мог неожиданно расхохотаться, заметив на дереве какой-нибудь причудливый нарост, пародирующий зверька, или птицу, или же человека. Иногда он насвистывал и принимался напевать, шагая впереди своей партии, азартно постукивал палкой по стволам и веткам (все они шли, опираясь на крепкие палки, выструганные из лиственниц) и в хорошем расположении духа тоже мог пребывать часами. А случалось, в нем просыпался страстный мечтатель, и однажды на привале, за торопливым ужином, потому что все чертовски устали и спешили поскорее покончить с едой да завалиться спать, Зуев вдруг пустился рисовать им будущее этого глухого нехоженого края, где, по его словам, этак лет через двадцать вырастут, как грибы после дождика, прииски, я в государственную, отощавшую за войну казну рекой потечет золотишко, найденное ими и такими же скитальцами-геологами.

Час назад, когда они еще плелись по склону сопки, загроможденной каменьями, Олег Егоров оступился и, грохнувшись на камни, изрядно расквасил себе лицо. Потому-то он, чмыхнув распухшим носом, из которого недавно хлестала кровь, с досадой молвил: «Черт его придумал, это золото!» — «Телец презренный, а не благородный металл!» — поддержал его Степа, так как не было случая, чтобы мнение братьев в чем-то расходилось. Тогда и Яшка Тумаков полусонно и вяло заметил: «Ничего не попишешь — «Люди гибнут за металл, сатана там правит бал…» Зуев засмеялся и подтвердил, что именно Сатана, а точнее, Черт, во всем и виноват.

И рассказал веселую байку о том, как Господь-бог создавал землю. По байке выходило, что Бог из любви к человеку взялся создавать Средиземное море, с пляжами, пальмами и цитрусовыми. Прискакал к нему Черт и спрашивает: «Для чего ты, Боженька, так стараешься?» — «Для того, чтобы люди беззаботно в тепле жили», — отвечает Бог. «Ты плохо их знаешь, — говорит Черт, — Они будут там, где ни пальм, ни цитрусовых». Свистнул Черт, призывая к себе своих подручных чертенят, махнули они к полюсу и давай на холодной земле рассыпать золотой песочек. Вот и вышло так, как Черт предрекал: снялись люди с насиженных благодатных мест и понеслись за тем песочком в холодные дали.

Выслушав байку, Алена в раздумье сказала: «Я понимаю — соль искать, уголь, медь, они нужны людям для жизни. А зачем золото, что из него сделаешь, кроме кольца или брошки? Просто лежат где-то в банках груды золота — и все. Странно даже. Из одних банков в другие перевозят, из страны в страну. Придумали когда-то, что это самый ценный металл, так и осталось навсегда. А если бы его не было, все равно бы люди жили, правда?» — «Правда, Сероглазка, — усмехнулся Зуев, — Но раз уж так до нас повелось, нам с тобой одно остается: искать да искать.». — «А если Касымов зажмется, не выдаст место?» — спросил Зуева Леон. Но ему ответил не Зуев, а Мишка Архангелов; «Припугнем, так в два счёта расколется». А Зуев сказал: «Нет, пугать не будем, сами найдем».

Они знали историю с эвеном Касымовым — Зуев еще в Орумчане рассказал. Сам он проведал о Касымове случайно. Прошлой осенью добирался из тайги на попутке в Магадан, и в одном из поселков, лепившихся к колымской трассе, в кабину подсел новый пассажир — спешил на соседний прииск к свадебному столу племянника. От поселка до поселка — двести километров, успели разговориться, и разговор, естественно, пошел о золоте, так как оба они были к нему причастны: Зуев искал его в земле, Афанасьич (так отрекомендовался попутчик) работал в золотоприемной кассе на прииске «Забытый», откуда и держал путь на свадьбу. Вот и рассказал он Зуеву, как эвен по фамилий Касымов, из глубинного поселка Ома, несколько лет сряду сдавал в их кассу золотые самородки. Завидные самородки были, до килограмма тянули, а металл — жильный, самой высокой пробы. По-русски Касымов говорил плохо, на все вопросы — где нашел, как нашел — отвечал, что нашел в тайге, а в каком месте, не помнит. Зуев удивился, почему Афанасьич проявил такое безразличие — ему бы геологам сообщить, чтобы уцепились за Касымова. «А что толку? — отвечал тот. — Я нюхом чую, что он простачком прикидывается, значит, жилу не покажет. Спасибо и за то, что приносил. Но как бы не помер он, второй год не является». Прощаясь, Афанасьич обещал сообщить Зуеву о Касымове, если тот вдруг снова объявится на прииске, и задержать его под каким-нибудь предлогом до приезда Зуева. Мысленно Зуев взял на заметку таежный поселок Ому, а обещание случайного попутчика всерьез не принял, посчитав, что тот забудет об их встрече за свадебным возлиянием.

И вдруг через несколько месяцев — телеграмма: «Срочно приезжайте. Прибыл Касымов». Зуев тотчас же отправился на прииск «Забытый», нашел Афанасьича. Тот и говорит ему: так и так, принес Касымов два крупных самородка, сидит в гостинице, ждет, пока в кассу деньги привезут, чтоб уплатить ему за золото (такой предлог придумал — пустая, мол, касса, нечем платить), а не являлся долго из-за несчастного случая: на охоте ружье подвело, один глаз ему дробью вышибло.

Пошли они вместе в барак, где имелась комната для приезжих. Касымов сидел на завалинке барака, дымил трубкой. Низкорослый эвен средних лет, желтолицый, в меховой одежде, один глаз, совсем белый, наполовину закрыт изуродованным веком, другой — узкий и черный, глядит с живым любопытством, — таким увидел Павла Касымова Зуев. — «С цем идес, кассира? Мосет, деньга твой касса присёл?» — встретил он вопросом Афанасьича, проворно поднимаясь на кривые ноги. «Пришли деньги, — говорит тот. — Пойдем, получать будешь». Повели они его в золото-приемную кассу. Касымов вынул из-за пазухи меховой мешочек, а в нем — два самородка: один — величиной чуть ли не со стакан, другой — немного поменьше. Зуев сразу определил: лежит где-то на самой поверхности земли золотая жила — хоть голыми руками бери, и Касымов определенно знает, где брать.

Не сочтя нужным деликатничать с Касымовым, Зуев строго спросил его, в каком месте омской тайги взял он самородки. «Сам не снай, — отвечал ему Касымов, улыбаясь прокуренными зубами и часто взмаргивая живым черным глазом. — Тайха сёл, ета стука насёл, дальса посёл». Зуев смекнул, что строгостью Касымова не проймешь. Стал дружески расспрашивать — далеко ли река или ручей от того места, где попались самородки, и какая там тайга — редкая или густая, и какая почва — мшаник или каменистая. Он терпеливо спрашивал, а Касымов долдонил одно: «Не снай. Я тайга сёл, ета стука насёл…» Удрученный такими ответами, Зуев наконец спросил Касымова: «Ну а если весной придут в Ому геологи, пойдешь с нами в тайгу проводником? Будем вместе искать эти штуки, согласен? Мы тебе деньги платить будем». — «А спирьт немноська дай будес? Спирьт дай будес — пайтём!» — совсем разулыбался Касымов, проворно складывая в меховой мешочек денежные пачки. Потом уж как-то очень шустро выскользнул за дверь, бросив Зуеву с порога: «Не сапивай свой слёво! Весна сдать типя буду!»