Вся эта ложь
Шрифт:
– Я бинтами эластичными каждое утро обматывалась.
– Точно – дура. Это же больно.
– Ещё как. Сегодня всю ночь проревела, а утром не смогла их затянуть. Сильно болели. Так и пошла, – Лиля вздохнула. – За что и получила.
– А знаешь, – задумчиво произнесла Таня, – есть у меня один способ как Кравчено отомстить.
После уроков она постучалась в дверь кабинетика, в котором сидел физрук и долго не выходила оттуда. Лиля стояла рядом и до её слуха долетали лишь обрывки фраз и приглушённый смех.
– Всё, договорилась. Послезавтра на физре будет комедия. Только ты делай то, что я тебе скажу. Опозорим Генчика при всех.
– Хорошо.
Первое, что было обнаружено в тот день в раздевалке – это несколько
– Мальчики! Бегом все в зал! Тридцать секунд на построение! Опоздавшие получают неуд в четверти!
За стеной зашумели, затопотали, засуетились…
Когда хохочущие девчонки, прикрывая рты ладошками, вбежали в зал, то увидели очень странный строй, поскольку он выделялся своей необычностью – у всех мальчишек что-то очень сильно оттопыривало трусы. Скрыть это за тридцать секунд было невозможно, а неуд получать было страшно. Так и стояли они по стойке смирно с понурыми головами и гордо торчащими писюнами. Физрук давился от смеха, но делал серьёзное лицо, и совсем потерял контроль над собой, когда спустя какое-то время из раздевалки вышел тот, ради которого всё это шоу и было задумано. Генчик постоял немного в дверях, и демонстративно подтянув трусы, в которых все уже было нормально, чеканя шаг проследовал в конец строя… Оказалось, что неуд для него был меньшим позором.
Лиля проводила его восторженным взглядом, а он даже не повернул голову в её сторону, хотя ещё пару дней назад обещал изничтожить. Что-то странное ощутила она внутри себя, как-то иначе застучало сердце, ком образовался в горле и томление какое-то внутри началось, похожее на волнение, почти как пред серьёзным экзаменом. Ей хотелось смотреть на Гену, хотелось вдыхать его запах и очень сильно хотелось прикоснуться к нему. Откуда она могла тогда знать, что именно так даёт о себе знать любовь. С каждым днём это жгучее чувство усиливалось, особенно невыносимы были ночи, когда непонятные мысли роились в голове, не давая уснуть и причиняя почти физическую боль. Лиля ничего не ела, забросила все свои кружки и секции, начала отставать по предметам и даже немного похудела, чем вызвала ещё большую зависть у девчонок, но всё безрезультатно – для Гены она словно не существовала. С каким удовольствием и благоговением восприняла бы она его прежние приставания, стерпела бы все унижения, даже не заплакала, если бы он снова пнул её ногой по заднице.
В конце четверти не выдержала классная руководительница, ведь падение её любимой ученицы, затянулось и все показатели были нарушены: в журнале сплошные трояки, да и то лишь потому, что учителя жалели бывшую круглую отличницу, отказы от запланированных олимпиад и уже третий выговор от директора школы.
– Таня, останься. Ты же всё знаешь. Помоги мне, – взмолилась Раиса Олеговна, дождавшись пока все ученики выйдут из класса. – Что случилось с Зайцевой?
– Влюбилась наша Зайцева, – поправив чёлку, ответила та.
– И кто же этот счастливец? – иронично спросила классная.
– Кравченко.
Раиса Олеговна удивлённо взглянула на Таню.
– Мы тоже в шоке, но у неё планка окончательно упала. Ничего не хочет слушать.
– А он?
– Ноль внимая. Даже задирать её перестал. Раньше хоть Сисяндрой обзывал.
– Таня, что ты такое говоришь? – классная попыталась включить добродетель.
– А что, Раиса Олеговна? Вы видели какие у неё сиськи отросли? Загляденье! Правда ведь?
– Да, Свиридова, упустила я, что-то в вашем воспитании. Думаете чёрт знает о чём, вместо того, чтобы заниматься. Напридумывали себе любови всякие, страдают они, видите ли. Рано ещё.
– А кто нам про Ромео с Джульеттой рассказывал?
– Так то когда было… И не путай литературу с реальностью.
– А знаете как хочется… путать. Я вот смотрите какая, – Таня повертелась, – а до сих пор одна, пацаны даже подходить ко мне боятся. И зачем мне эта красота. Все всё равно втихаря пялятся на Лилькины сиськи. А ведь в ней ничего нет кроме этих сисек.
– Может быть поговоришь с Кравченко? – сменила тему классная. – Пусть выведет Зайцеву из ступора, объяснит, что ей ничего не светит или ещё что-то… Класс и так скатился на самое дно из-за её неуспеваемости.
– Вы что хотите, чтобы Лилька с крыши сиганула?
– Всё, иди отсюда, Свиридова, – раздражённо произнесла Раиса Олеговна, – никакой от тебя пользы. Мелешь всякие глупости. Лучше я родителей её вызову.
– Ну-ну, – скептически ответила Таня, и вышла из класса.
Запись в дневнике испугала Лилину маму. Она не часто заглядывала в него, вернее совсем не заглядывала. Какой смысл, там и так всё время были одни пятёрки. Да и на дочь она не особо обращала внимания. С утра до ночи работа как и у отца: утром поцеловали ещё спящую, вечером поправили одеяло на уже спящей, вот и вся любовь. Всё делала бабушка: кормила внучку, провожала в школу, встречала, отводила на секции, укладывала спать. И только двадцать дней в году родители проводили вместе с дочерью, валяясь на пляже где-нибудь в Алуште или Гаграх. Знали бы они, что Лиля именно это время ненавидела больше всего. Когда была маленькой, ещё более менее, а как подросла, эти поездки в курортное пекло превратились в настоящую пытку. Раздражало всё: душный курятник, в котором они жили, бесконечные очереди в столовую за кислым борщом, невкусными котлетами и компотом, который вонял грязной тряпкой. Отцу было хорошо, он после всего этого выпивал несколько стаканов сухого вина, немного плавал в море, а потом укладывался на топчан и мгновенно засыпал, а мама, накрывшись полотенцем, чтобы не обгореть, одним глазом следила за дочкой, которая ковырялось совком в камнях, а другим за мужчинами, выходящими из моря в мокрых плавках. Но полотенце не спасало, и уже на следующий день её плечи и грудь покрывались волдырями и оставшееся время отпуска мама боролась с ожогами, обильно намазывая себя кефиром и скулила по ночам от боли, отец же загорал до состояния негра, методично подставляя обжигающим лучам все участки тела, где ещё проглядывались кусочки нетронутой солнцем кожи.
Больше всего запомнился Лиле отпуск перед школой. Ей тогда уже стукнуло семь лет и именно с этого времени память начала сохранять не просто какие-то обрывки событий, а всё полностью, в деталях и нюансах. Это был Симеиз. И снова курятник, обжигающее солнце и невыносимо трудная дорога от пляжа до домой. Нужно было всё время идти в гору, не спасала даже окружающая красота и тень от огромных деревьев в парке. После этих проходок не хотелось ни есть, ни гулять, ни ехать на экскурсию, было одно желание – замотаться во влажную простынь и уснуть.
Именно тогда Лиля впервые увидела смерть и узнала, что мама с папой по ночам занимаются чем-то странным и очень секретным, потому что делали это тихо, разговаривали шёпотом, кряхтели, стонали, а потом долго лежали обнявшись и смотрели на луну, папа курил, а мама теребила пальцами волосы на его груди. И это повторялось каждую ночь. Лиля делала вид, что спит, а сама сквозь щёлочки глаз наблюдала за всем происходящим, не понимая зачем они это делают. Хотелось, конечно, спросить, но что-то подсказывало – не делать этого, и девочка прислушалась к совету, продолжала тайком подглядывать за родителями. Через неделю ей это надоело. Стало скучно.