Вторая мировая война. Ад на земле
Шрифт:
Города подвергались нещадным бомбардировкам до самого конца войны. Жительница Брауншвейга писала 9 марта 1945 г.: «Самолеты появляются над Берлином ежедневно, а то и дважды в день. Бедные, бедные люди. Как они выдерживают такие страдания? Все измучены до крайности»50. Берлинец Карл Дойтман писал об одном из налетов американских ВВС: «Даже за метровыми стенами бомбоубежища мы больше часа слышали один лишь ужасный грохот и гром ковровой бомбардировки, а свет мигал и иногда полностью угасал. …Когда мы вышли из бункера, солнце полностью исчезло, небо потемнело от туч. Огромное море дыма от бесчисленных больших и малых пожаров нависало над всем центром города. …На Нойбургерштрассе… разбомбили ремесленное училище для девочек; сотни девочек укрывались там в подвале. Впоследствии родители стояли перед изувеченными трупами, с которых ударной волной сорвало одежду,
Немногие британцы и американцы беспокоились об участи разрушаемой бомбежками Германии – в некоторой степени из-за того, что правительства планомерно вводили их в заблуждение о сути этой кампании: реальность ковровых бомбардировок и планирование налетов на жилые районы маскировались формулировками о промышленных объектах. ВВС США, придерживавшиеся концепции точного бомбометания – как по моральным соображениям, так и в соответствии со своей военной доктриной, – никогда не признавали официально, что их операции, особенно управляемое радаром «слепое бомбометание», наносят почти такой же ущерб гражданскому населению и его собственности, как и воздушные налеты Королевских ВВС. Более того, это было бы слишком – просить народы стран-союзников, пострадавших от немецкой агрессии, заботиться о жертвах среди мирного населения Германии.
Некоторые информированные британцы больше беспокоились о разрушении памятников архитектуры, чем о гибели людей: так, член парламента от национал-лейбористской партии и эстет Гарольд Никольсон выразил возмущение безразличием общественности к разрушению культурного наследия Европы. «Можно поставить в упрек демократическому образованию, – писал он в журнале Spectator в феврале 1944 г., за год до бомбежки Дрездена, – что народы Британии и Америки безразличны или даже враждебны к этим высшим проявлениям человеческого разума. Нашим лидерам не к лицу столь небрежное восприятие своей ответственности. Нашим внукам будет горько, что мы, которым следовало непреклонно отстаивать европейское наследие, вместо этого отвернулись»52.
Никольсон был прав, предполагая, что грядущие поколения будут питать отвращение к стратегическим бомбардировкам, но природу этого отвращения он оценил неверно: в XXI в. ковровые бомбардировки мирного населения порождают эмоции более сильные, чем разрушение великолепных дворцов. Немало немцев и даже отдельные англосаксы ставят знак морального равенства между злодеяниями нацистов, убивавших невинных людей, в особенности евреев, и злодеяниями союзников, сжигавших германские города. Но такой подход неверен. Целью бомбардировок был разгром стран оси и освобождение Европы. Нацистские массовые убийства не только погубили гораздо больше людей, но даже не были направлены на достижение стратегических целей. Они производились исключительно ради идеологических и расовых целей Третьего рейха. Главной причиной чрезмерных бомбежек в 1945 г., когда война, несомненно, близилась к концу, был технологический детерминизм: поскольку могучие военно-воздушные силы существуют, то их надлежит использовать по назначению. Годы сражений с беспощадным врагом притупили чувства союзников и приглушили их человеколюбивые инстинкты. В этом нет ничего необычного.
После окончания войны американские и британские летчики, участвовавшие в стратегических бомбардировках Германии, с изумлением увидели, что их вклад в победу, связанный с самопожертвованием и опасностью для жизни, подвергается критике и даже шельмованию. Благодаря их налетам военная экономика нацистского рейха рухнула, но рухнула она слишком поздно для того, чтобы бомбардировочная авиация успела снискать славу, которую она, по мнению командования ВВС, более чем заслужила. Еще немного, и сухопутные силы союзников завершили бы разгром рейха собственными силами. Бомбардировочная авиация внесла значительный вклад в победу, но достигла ужасающей зрелости слишком поздно и не смогла настоять на собственном видении своих заслуг.
Критики пришли к выводу, что союзники заплатили неприемлемо высокую моральную цену за второстепенное стратегическое достижение. Вот что сказал сэр Артур Харрис: «Все сводится к тому, что никто не любит бомбардировщики, которые швыряют на вас бомбы, и все любят истребители, которые сбивают
Он цитирует фразу генерала Джона Бургойна после признания поражения в американской Войне за независимость: «Я ожидаю, что правительство выразит свое недовольство традиционным для всех стран и всех времен образом: перенесет вину с отдающего приказы на их исполнителя». «В моем случае, – добавил Харрис, – боюсь, выразиться точнее было бы невозможно». В его словах есть доля правды. Харрис был суровым командиром и несимпатичным человеком с навязчивым стремлением уничтожать немецкие города; в нем воплотился дух Древнего Рима с его девизом «Карфаген должен быть разрушен!» Но, если начальники Харриса были не согласны с тем, как он руководил британской бомбардировочной авиацией, они были обязаны отстранить его от командования. Иными словами, Черчилль и высшее военное руководство позволили Харрису довести до конца ту самую политику, которую они же поручили ему исполнять еще в 1942 г.: Харрис был исполнителем, а не создателем стратегии ковровых бомбардировок.
Несправедливо, что сегодня во всех странах пилоты истребителей являются предметом обожания, в котором отказано бомбардировщикам. Нравственное осуждение стратегических бомбардировок следует направить на тех, кто их спровоцировал. Уничтожение гражданского населения в любом случае достойно скорби, но гитлеровская Германия представляла собой историческое зло. До последнего дня войны нацисты причиняли ужасные страдания невинным людям. Разрушение немецких городов и смерть множества их жителей – цена, которую пришлось заплатить их народу за чудовищный ущерб, нанесенный западной цивилизации, и цена эта гораздо меньше того зла, которое Германия причинила остальной Европе.
20. Жертвы
1. Хозяева и рабы
Почти каждый гражданин стран – участниц войны как-нибудь пострадал, но степень этих страданий очень различалась. Историки описывают события преимущественно в терминах вооруженных столкновений, которые, безусловно, и определили исход конфликта. Но его следует понимать и как факт, изменивший жизнь сотен миллионов людей, многие из которых никогда не видели ни одного поля сражения. Страх увечья или смерти – общий для всех, особенно в наступившем веке авиабомбардировок. Но помимо этого люди страдали от многих других несчастий: от голода и болезней, отсутствия любимых, распада общин. Мучительны были и менее значительные проблемы, вроде невозможности преподнести подарок близкому человеку. «День рождения Евы, – пишет о своей жене 22 июля 1944 г. в Дрездене Виктор Клемперер, еврей, у которого нацисты конфисковали все имущество. – Снова с пустыми руками, даже без цветочка»1. При этом, чтобы мучительно страдать, совершенно необязательно было находиться под пятой оси: Сталин депортировал на восток огромное количество советских граждан, принадлежавших к национальным меньшинствам, которых он подозревал в нелояльности, в особенности чеченцев и крымских татар, – всего 3,5 млн человек. Вследствие этого умерло несчетное количество людей, в том числе от тифа, который разразился во время их транспортировки. Их мучения, в отличие от страданий гитлеровских жертв, задокументированы скудно, но известно, что среди депортированных было четыре Героя Советского Союза – бериевские чистки никого не щадили.
Среди прочих жертв СССР было 1,5 млн поляков, сосланных в Сибирь или в ГУЛАГ в 1940–1941 гг. во исполнение сталинской политики этнической чистки. По крайней мере 350 000 погибло от голода или болезней, еще 30 000 было расстреляно. Эдвард Матыка, двадцатилетний солдат, наивно полагал, что русские не будут препятствовать его бегству в Румынию из оккупированного немцами района Польши. Но в январе 1941 г. он был арестован советским патрулем, помещен в тюрьму и приговорен к пяти годам каторжных работ за «нелегальное пересечение границы и попытку шпионажа в интересах врагов СССР». В октябре, после многонедельного путешествия на лагерных баржах, он и его товарищи были принуждены пройти 65 км до своего лагеря по жестокому морозу. «Четыреста теней шли друг за другом медленно, с трудом, оставляя следы в глубоком снегу… Мы шли через лес, и колонна начинала растягиваться и редеть по мере того, как из нее выбывали слабые и имевшие скарб».