Вторая мировая война. Ад на земле

Хейстингс Макс

Японцы далеко не сразу осознали, какое значение американцы придают Гуадалканалу и с каким упорством намерены удерживать эту позицию. Японцы направляли туда подкрепления небольшими партиями и бросали их в лобовые атаки; всякий раз натиск оказывался недостаточно сильным, чтобы смять охраняемый морской пехотой плацдарм. Но и для американцев на базе Хендерсон и в примыкавших к ней тропических джунглях началась нескончаемая пытка. Видимость в этом переплетении лозы и вымахавшего в рост человека папоротника, среди гигантских деревьев, густо оплетенных ползучими растениями, не превышала одного-двух метров. Даже когда стихал огонь, хватало других мучений: пиявки, гигантские муравьи, малярийные комары взимали с людей свою дань. При высокой влажности распространялись грибковые и накожные заболевания. Моряки, впервые попавшие в джунгли, пугались каждого шороха, а джунгли не умолкают и ночью. «Птицы ли это верещали, или какие-то пресмыкающиеся, или лягушки, понятия не имею, – вспоминал один из участников экспедиции, – но мы всего страшились, тем более что японцы, как нам говорили, окликая друг друга, подражают голосам птиц»⁴⁷.

Под

непрерывным тропическим дождем американцы пытались разбить лагерь в грязи – грязь была главным проклятием всей этой кампании наряду со скудным рационом и дизентерией. Нервы были взвинчены до такой степени, что люди часто по ошибке стреляли друг в друга. Постоянно приходилось эвакуировать в госпиталь жертв военного невроза. Если во взводе четыре человека впадали в состояние глубокой истерии, командир считал такой процент «выбраковки» (15 %) нормальным. Варварские расправы японцев провоцировали такое же зверство со стороны американцев. Десантник Оре Марион описывал сцену после ожесточенного ночного боя: «На рассвете несколько наших парней, заросшие бородами, грязные, исхудавшие от голода, в рваной одежде, получившие незначительные штыковые ранения, приволокли три отрубленные головы и выставили их на кольях лицом к япошкам, которые засели на том берегу реки. Командир полка обругал их, заявил, что так ведут себя только животные, и грязный, провонявший паренек возразил ему: “Верно, полковник, мы и есть животные: мы живем как животные, едим как животные, с нами обходятся как с животными, так какого дьявола вы от нас ожидали?”»⁴⁸

Ожесточенные сражения происходили на реке Тенару, где обе стороны несли тяжелые потери: японцы атаковали вновь и вновь с самоубийственной отвагой и без малейшего представления о тактике. Роберт Лекки описывал эти сцены, освещаемые зеленым сигнальным огнем японцев: «Какофония, яростный шум, дикое неистовство, грохот, вопли, визг, свист, разрывы, колебания земли, оглушительные звуки. Попросту ад. Миномет – звук лопающегося пузыря при выстреле и треск при падении; грохот пулеметов и более частый скрежет автоматических винтовок Browning, молотом бьют пулеметы 50-го калибра, сокрушительный удар 75-миллиметрового противотанкового орудия прямо в бензобак противника – каждый звук что-то сообщает привычному уху». После многочасового боя на рассвете проступали очертания множества вражеских трупов и горсточки уцелевших»⁴⁹. Но то же самое повторялось ночь за ночью: бесконечные атаки и контратаки, изнурявшие американцев.

«Боевой дух упал очень низко, – вспоминал удостоенный военно-морского креста лейтенант Пол Мур. – Но так уж устроена морская пехота: когда нас посылали в атаку, мы всегда пытались прикончить врага»⁵⁰. Переплывая со своим взводом через реку Матаникау, этот молодой офицер поднял голову и увидел, как над головой пролетают мины и гранаты, «пули осыпали нас дождем». Мур, который за несколько месяцев до того учился в Йеле, был ранен пулей в грудь в тот момент, когда швырнул гранату, чтобы заткнуть пасть японскому пулемету. «Через отверстие в легком входил и выходил воздух. Я решил, что я покойник, прямо сейчас умру. Дышал я не ртом, а через эту дыру. Как воздушный шарик – надувается, сдувается, пшшш. Я сказал себе: “Я умираю”. Поначалу это казалось абсурдным, учитывая мое происхождение: как я смолоду думал, что буду жить богато, в роскоши и так далее, и вот я умираю на каком-то тропическом острове, лейтенант морской пехоты. Вроде как это и не я. Вскоре ко мне подполз замечательный санитар, сделал мне укол морфия, за ним еще двое с носилками и вытащили меня оттуда».

Три года Тихоокеанской кампании продолжались по образцу, заданному на Гуадалканале: противники боролись за гавани и аэродромы, устраивали стоянки для кораблей и воздушные базы посреди безликой водной пустыни. Японцы так и не смогли компенсировать ошибки, совершенные в самом начале, когда они недооценивали силы и волю американцев. Любая операция на островах по стандартам европейских фронтов казалась незначительной: в самый разгар битвы на Гаудалканале в ней участвовало не более 65 000 человек с обеих сторон на суше и еще 40 000 на боевых и транспортных кораблях. Однако эта кампания оставила одно из самых страшных воспоминаний за всю войну как из-за напряженности и жестокости этих сражений, так и из-за окружающих условий: американцы и японцы каким-то образом поддерживали свое существование среди болот, под тропическими ливнями, терпели жару, болезни, укусы насекомых, угрозы крокодилов и змей, голодали на скудном рационе. Битва за Гуадалканал превратилась в жуткую и нелепую повседневность:

«Все было организовано, налажено словно бизнес или работа, – вспоминал с изумлением и отвращением капрал Джеймс Джонс, который прибыл на Гуадалканал в составе пехотных подразделений на помощь десанту. – Самая обыкновенная работа. Но в основе этого бизнеса была кровь – кровь, увечья и смерть. Берег буквально кишел людьми, все куда-то перемещались, казалось, будто берег живет своей жизнью, вот как если бы на него выбросилась масса медуз или крабов. Эти людские потоки пересекались, все двигались неупорядоченно и очень торопливо. Одеты кто во что, многие скорее раздеты, чем одеты. Самые неожиданные головные уборы – домашние, самодельные, а иной, трудившийся в воде, торчал там в чем мать родила – на всем теле ни единой нитки, только медальон на шее»⁵¹.

С августа до ноября численный перевес на Гуадалканале оставался за японцами, но постепенно американские подкрепления и японские потери выровняли баланс в пользу американцев. Бесконечные лобовые атаки разбивались об упорную оборону. Японцы так и не смогли вырвать у американцев базу Хендерсон: американцы превосходили противника и в воздухе, и мощью артиллерийского огня. Однако это преимущество

мало чем могло помочь, когда в дело вмешался японский флот. В ходе войны союзникам редко приходилось испытывать на себе такой обстрел с моря, какому Королевский флот и ВМФ США регулярно подвергали противника, однако на Гуадалканале американцы несли существенные потери от залпов с борта японских боевых судов. Четыре октябрьские ночи подряд час за часом: сперва 900 залпов 14-дюймовыми снарядами с линкоров, затем еще 2000 залпов с тяжелых крейсеров. «Ничего более потрясающего я за всю свою жизнь не видел, – вспоминал потом морской пехотинец. – Поблизости был большой бункер: туда угодил снаряд и прикончил всех разом. Мы попытались откопать их, но поняли, что проку в этом нет»⁵². Корреспондент писал: «С трудом верится, что мы еще здесь, еще живы, еще ждем врага и готовы к бою». Многие самолеты на базе Хендерсон были повреждены, взлетная полоса на неделю вышла из строя.

Японцы с запозданием стали понимать, что эта битва будет в первую очередь испытанием воли. «Нужно предусмотреть возможность того, – писал офицер императорского генштаба, – что битва за Гуадалканал… перерастет в решительное сражение между Америкой и Японией». Тем не менее защитники Гуадалканала порой чувствовали себя забытым отрядом. «Было так одиноко, – писал Роберт Лекки. – Эдакое до тошноты сентиментальное ощущение: сироты мы, сироты. Всем наплевать, думали мы. Миллионы американцев живут изо дня в день своей жизнью, ходят в кино, женятся, посещают лекции и деловые собрания, сидят в кафе, газеты горячатся насчет вивисекции, выступают политические ораторы, на Бродвее премьеры и провалы, таблоиды заполнены скандалами в высшем свете и убийствами в трущобах, актами вандализма на кладбище и актами религиозного покаяния знаменитостей – все та же, все та же, все та же неизменная повседневная Америка, и все эти люди живут, совершенно не вспоминая про нас».

Но миф о непобедимости японской армии был сокрушен именно там, на острове размером всего сто километров на пятьдесят, где корпус морской пехоты США, численность которого возросла многократно – с 28 000 до войны до 485 000 личного состава, – впервые показал себя главной боевой силой Америке на суше. И напротив, стали ясны изъяны японской армии, в первую очередь отсутствие компетентного командования. Даже в победоносную для Японии пору, пока Ямасита умело и ловко проводил операции в Малайе, некоторые детали бирманской и филиппинской операций наводили на мысль, что коллеги этого полководца не способны на инициативу. При защите позиции принцип безоговорочного подчинения приказам еще имеет смысл, но в атаке командирам не хватало сметки и гибкости. Японские солдаты были агрессивнее западных союзников и лучше приучены переносить трудности. Британский генерал Билл Слим с высокомерием белого человека именовал противника «величайшим бойцовым насекомым на свете». Вплоть до 1945 г. подданные Хирохито проявляли поразительное умение сражаться в ночной темноте. Но, несмотря на такие личные свойства японских солдат, в совокупности японская армия не могла равняться ни с вермахтом, ни с Красной армией, ни с корпусом морской пехоты США. С поразительной способностью к самообману японское командование после первых ошеломляющих триумфов предложило оставить на островах немногочисленные гарнизоны, а большую часть войск направить в Китай, который они считали основным театром войны. За неимением обученных кадров для операций в Юго-Восточной Азии и на тихоокеанских островах они выскребывали остатки резервистов: затянувшаяся Китайская кампания ослабила и деморализовала японскую армию еще до Пёрл-Харбора, а уж после Пёрл-Харбора японским генералам приходилось мобилизовать всех подряд и отправлять новобранцев в бой после в лучшем случае трехмесячной подготовки. Стратегия японцев проистекала из убеждения, что американцам хватит небольшой трепки и они запросят мира, когда же эта надежда не оправдала себя, японской армии пришлось до конца войны оборонять раздувшуюся империю, не располагая для этого ни достаточным количеством солдат, ни новейшими технологиями. В ходе Тихоокеанской кампании американцы и австралийцы неизбежно овладевали каждым островом, на который они претендовали. Лишь Бирму и Китай японская армия удерживала вплоть до последней фазы войны.

Битва за Гуадалканал разворачивалась не только на островах: с такой же кровавой беспощадностью происходила она и на море. Схватка у острова Саво стала лишь первой в ряду драматических морских сражений, обусловленных главным образом попытками японцев высадить на берег подкрепление или снабдить свои войска боеприпасами и помешать аналогичным действиям американцев. Эсминцы «Токийского экспресса» [14] пытались переправлять по ночам людей и припасы через Слот, узкий подход к Гуадалканалу. Австралийские береговые наблюдатели, прятавшиеся с радиопередатчиками в джунглях на островах, еще занятых японцами, играли в этом противостоянии ключевую роль: они успевали предупредить ВВС о передислокации вражеских кораблей. Эскадры авианосцев, линкоров, крейсеров, эсминцев маневрировали в темноте, стараясь занять наиболее выгодное положение, словно два боксера, кружащих по огромному рингу. Выигрывал тот, кто первым обнаруживал врага и успевал дать залп. Потери обе стороны несли чудовищные: 24 августа сражение у Восточных Соломоновых островов стоило японцам авианосца и многих самолетов, а они в свою очередь успели подбить Enterprise; неделю спустя авианосец Saratoga был подбит торпедой и вынужден, покинув театр войны, укрыться в американском ремонтном доке. Американцы нанесли противнику значительный ущерб у мыса Эсперанс в ночь с 11 на 12 сентября, но 15-го японская подлодка затопила авианосец Wasp и повредила новый линкор North Carolina.

14

Морской конвой, снабжавший японские части на островах. – Прим. ред.