Вторая смена
Шрифт:
– Фонька, мне по ночам страшно бывает иногда. Думаю, вот усну, а меня тем временем… Хорошо, что у меня комната своя, закрыться можно, даже дверь заговорить. Мне иногда страшно бывает, когда мы вдвоем. Так-то хорошо, интересно, и поговорить можем, и поржать. А потом как из душа ледяного страхом обдает, что сейчас накинется.
– Да брось ты, – откликается Фоня. – Твой мальчик ученичеством повязанный. У него рука на тебя не поднимется, реально. Это же азы заклятия, ну ты чего, Дусь?
– У кого «у него»? – Я вздрагиваю так, будто мне паук за шиворот упал. – Фонечка, родненький, ты не перегрелся? У меня не мальчик, у меня девочка. Или ты не про Аньку?
Вот
– Нет, конечно. Я про твоего красавца. Как его там, Артемон?
– Артем, – поправляю я. И слегка обижаюсь: – Фонь, так он мне муж законный, с чего ему меня убивать?
– Ну да, не с чего. Тебе про зимнее солнышко напомнить?
– Не надо, я пока не в маразме вроде. Фонь, мы с ним говорили про это сто раз. Там все просто в этом плане. Понимаешь, он нас своими признал – меня и Аньку. У него психология осталась. Волкодава в болонку не переделаешь. Если надо порвать – он порвет. Только не нас, а за нас. За меня и Аньку. Я ему верю, вот…
– Ну верь, кто тебе мешает…
От Фони разит ехидством сильнее, чем псиной, луком и табаком. А ведь мы с ним сегодня водки тяпнуть собирались. За прогулку под луной и все такое. Не срослось.
– А ты, значит, про Аньку думаешь? – так же спокойно отзывается мой старый дружбан.
Фоню морально-этическая сторона момента не колышет, он версии перебирает, как верующий – четки. Переставляет подозреваемых – как шахматы во время партии. Тасует варианты – как карты в колоде.
Я тоже умею видеть в окружающих бусинки, пешек, валетов, джокеров и прочих марьяжных королей. Но не в ситуации, когда пешка шуршит по вечерам за стенкой, а утром звякает в кухне, оставляя после себя полупустой стаканчик йогурта и забытую тетрадку по странному предмету «Окружающий мир». Я давно научилась перебирать, переставлять и тасовать. Но не в случае, если марьяжный король незаметно подсовывает мне в карман газовый баллончик и заваривает чай, зная, что я люблю с медом и лимоном, а с сахаром не очень люблю…
Я могу выстроить про них версию. Стиснуть зубы, сжать кулаки, глаза зажмурить и выстроить. Придумать, почему Анька пробует сжить меня со свету. Я это даже вслух могу сказать. Прямо здесь, у Фони в квартире. Только потом мне из этой квартиры надо будет встать и уйти. Вернуться к своим. И смотреть на них обычными глазами.
– Фоня, я не думаю ничего. У меня просто истерика. Я замоталась, понимаешь?
– Душа моя, ты, главное, не кипи. Я варианты сам покручу. У меня другая версия была. Чего-то мне чуется, что у тебя закладка старая завалялась.
– Кто? – Что же это такое, «закладка»? Вертится мысль в мозгах, никак ухватить не могу. То ли я слышала про нее недавно, то ли сама делала. Не вспомню. Мало мне хвоста, так к нему еще и склероз в качестве подарка полагается? Спасибо, не надо.
– Сейчас поясню, – он поднимается из-за стола: – Вы, мадемуазель Джулька, как хотите, а лично я собираюсь пить. Чего и вам советую.
– А как же это? Ну вот тут, – я вяло шевелю хвостом.
– Это от нас никуда не денется. Сейчас по полтахе накатим, посмотрим, как на твой организм беленькая действует. И по обстоятельствам. Если чего – я сам его купирую. У меня зря, что ли, каждую жизнь собаки были? Что я, хвост обрезать не смогу?
– А леший с тобой, Фоня… Но ровно по полташке!
Водку мы пьем в спальне. Фонька стоит на низкорослой стремянке и ввинчивает недостающие лампочки между пластинами своего хваленого зеркального потолка. Я валяюсь поперек весьма раздолбанного двухспального ложа, перекатываю во рту маслину и периодически цапаю с прикроватной тумбочки заледенелую бутылку. Наклоняю ее над очередным клочком ваты и возвращаю на место. Продолжаю протирать немудреные и коварно блестящие инструменты: настоящий скальпель (фиг знает, откуда он взялся), швейцарский перочинный нож с шестью лезвиями (старенький, его Фоня в шестнадцатом, если не в семнадцатом, припер из Цюриха) и маникюрные ножницы из собственной косметички (Анькины или мои? Они похожи до жути, я их вечно путаю).
– Да помнишь ты… Мы втроем их делали, после Дориных похорон. Сидели у Лены, на зимнее солнышко, ты про Кейптаун пела и слова перевирала. Ну?
– Тьфу! Кха-ха… Помню! – Коварная маслина, естественно, заглотнулась целиком.
Было дело. В декабре, когда погибла Дорка, мы пытались найти одну семью из Ленкиной прежней жизни, выйти через этих мирских на нужного нам типуса. Состряпали приличную легенду. Дескать, молодая Ленка по воле себя-покойницы раздаривает знакомым всякое немудреное наследство: фарфоровых слоников, вазочки и прочее каслинское литье вместе с палехскими шкатулками. Наскребли по своим сусекам целую кучу восхитительной дряни, заговорили каждую безделушку на удачу, здоровье, счастье и прочие оговоренные Контрибуцией моральные ценности. Вот эти презенты (которые Ленка потом честно и, главное, с пользой дела раздала) и были «закладками». Пользуясь стандартной терминологией – «нерукотворными однозарядными аргументами со сроком годности от трех до пяти лет». Забавное ведьмовство, его еще называют «мелочь, а приятно».
– Слушай, я вспомнила. Только въехать не могу, к чему ты клонишь. «Закладки» – они позитивные, добро в дом приманивают. Так?
– Так да не так… – отзывается с верхотуры эта пародия на электрика. – Мы же в Шварце вместе на одних лекциях сидели. Неужели ты не помнишь?
– Не помню?! Я все помню! У меня профессиональная память, актерская! Я тебе хоть сейчас что хочешь процитирую, ты мне только скажи, по какому предмету?
Я подскакиваю, тщательно следя за тем, чтобы не сбить проклятущим хвостом что-нибудь ценное с тумбочки. Но обходится без катастроф. И вообще, по-моему, хвостик слегонца обтрепался. Я, конечно, его теребила в пылу беседы, и разве что водку им не занюхивала, но все равно… Кажется, тает. Сказать Фоньке или не говорить?
– Не надо на меня так лучезарно сиять, я не профессор Фейнхель, оценку ставить не буду. Ты по истории Темных времен автомат получила. Поэтому не помнишь ни шиша. А я как раз этот билет вытянул, до сих пор чего-то в голове осталось…
Фонька топчется на своей стремянке, как оратор на броневике или еще на какой военной технике. Разве что о светлом будущем России не вещает, уже спасибо.
– В наше время «закладки» заговаривают только на добро. Раньше с ними дело обстояло строго наоборот. Усекла?
– Так это ж Несоответствие! – Я тянусь за водкой, хотя весь наш хирургический набор давно обработан. – Покушение на судьбу мирского от пяти лет, а за наших вообще кольцо с камушками светит. Фонь, ты с дуба рухнул!
– Сама такая… – Фонька показывает мне язык. У него вторая сотня почти за середину перевалила, а он пацан пацаном.
– Это какая такая? – Я нашариваю за спиной подушку – розовую, в форме пошлого сердца, да еще и облепленную Маргошиной шерстью. Такой кидаться – в самый раз. Главное, чтобы Фонька с лестницы не загремел: – Ты на кого тут бочки катишь, млекопитающее? – Я запускаю первый снаряд.