Вторая смена
Шрифт:
– Ну вы же, Афанасий Макарович, с собой «зиг-зауэр» носите?
– Попробую объяснить. Как минимум двое из вас хорошо помнят реалии восемнадцатого года и значение слова «реквизировать». А барышни, я предположу, читали «Двенадцать стульев» и помнят, по какой причине мадам Петухова спрятала свои цацки в стуле.
– Я кино смотрела, не помню, в чем там дело…
– Чтобы при обыске не нашли и не конфисковали в пользу Совнаркома.
– Я бы попросила!
– Вот только без политики! Савва Севастьяныч, вы продолжайте, пожалуйста!
– Я так понимаю, что вопрос об экспроприации частной собственности всем более-менее знаком. Так вот, после шестьсот тридцать третьего года примерно в таком же ключе решался вопрос о темных аргументах.
– Сколько же у вас темных аргументов имелось, Савва Севастьянович?
– А до подписания Контрибуции эти инструменты были под запретом или легальны?
– А что было с теми, кто их добровольно не сдавал?
– Рость, ты… Ты бы сам их зажилил, правда?
– И много народу аргументы прятало, как та теща бриллианты в стул?
– На все вопросы, к сожалению, ответить не смогу. До Контрибуции запрещенных инструментов у нас не было. Работать можно было чем угодно, где угодно и над кем угодно. Впоследствии за отказ от сдачи подобного имущества стала полагаться смертная Казнь через сожжение. Полагается она и сейчас. Сонечка, это, кстати, вам на заметку: могли бы тогда мадам Собакину не ребенком шантажировать, а просто левыми заработками. У нее темных закладок было много. Про меня самого: пришлось сдать половину всех имеющихся аргументов и практически все артефакты. Об их рабочей стоимости говорить не стану, а что касается материальной… Ну представьте, что особняк у меня реквизировали, а флигель для прислуги оставили.
– Фигассе флигелек. Сав-Стьяныч, если это остатки, то что же сперва у вас имелось?!
– Савва Севастьяныч, вы об одном забыли сказать. Вы ведь сами с обысками ходили. Во имя Контрибуции и в пользу Конторы. Мне мать рассказывала, еще до германской.
– Рость, да иди ты?!
– Ростислав, спасибо огромное за эту информацию. Я надеюсь, что для кого-то из вас она все же представляет ценность. По ряду причин я хорошо знал, какие именно аргументы и артефакты имеются у Ирины Ульяновны. Многое погибло во время пожаров-погромов. Часть была перепродана кое-кому из наших не очень чистоплотных коллег. Что-то само благополучно разрядилось от времени, как знакомый вам «Золотой гребешок». Жаль, что никому из вас не удалось посмотреть, как он детонировал.
– Я туда приезжала, за час до распада его видела! Мощная вещь!
– Таким образом, к началу нынешнего века у Ирины Ульяновны имелось полдюжины темных инструментов. Два из них удалось обнаружить на месте Казни. Еще один нам добровольно сдал Ростислав Иринович, за что ему, как вы понимаете, очень большое спасибо. Соня, для вас персонально поясню, что именно на них мы тренировались. А вот отследить судьбу трех оставшихся пока не удается. Ростя, ты, когда к Марине второй раз заходил, ничего, кроме сберегательной книжки, не обнаружил?
– Я рассказывал уже. Она меня на выходе стопанула. И не узнала! Правы вы насчет ржавой воды оказались… Подействовала!
– Ну и хорошо, что подействовала. Ростислав, если все-таки что-то приглянулось тебе у Марфы, ты, как в тот раз, сдай добровольно. Хоть по почте перешли, хоть… Можешь Цирлю попросить, она в целости и сохранности доставит!
Услыхав обращение, крылатка шевельнулась на шкафу, прищурилась, разглядывая кипящего от возмущения Малыша, и растопырила крылья. Лететь куда-либо по первому окрику Цирцея не собиралась. Тем более – с нехорошим грузом. Гости шумели, сыпали вопросами-ответами, признавались и оправдывались, кто кулаком по столу стучал, кто ложечкой о заварной чайник. Потом выдохлись. Заговорили о спокойном:
– Часов через семь наведенное ясновидение завершится. Фоня, вы не миндальничайте, рысью к Зайцеву, предлагать продолжение банкета. Кто с ним переговоры вел? Ты?
– Нет, Сав-Стьяныч, я. В маскараде.
– Кого представлял? Арапа? Цыганочку с выходом?
– Можно сказать, что и цыганочку.
– Камрады, вы что, пол меняли?
– А что, в Шварце теперь этому не учат?
– Берите Зайцева и трясите как грушу. С работой у него, я так понимаю, полный швах?
– Дела, миль пардон, очень хреновые. Свои же и сливают. В лучшем случае без порток останется, в худшем за мошенничество сядет.
– Савва Севастьянович, мы с Фоней решили… В общем, если Зайцев окажется иудой, мы его, конечно, от статьи отмазываем, но потом всю его коммерцию рушим на корню. А Дуське подкинем деньжат на Аньку. Только красиво, так, чтобы не отказалась.
– Правильно решили, одобряю. Если что – я в доле.
– И я тоже, Савва Севастьянович.
– Ну и я, наверное, тоже. А можно не деньгами, а камнями? Она продаст, получится вполне приличная сумма.
– Ты еще бусики те им подари, Сонь!
– С материальной помощью решим, если понадобится. А понадобится, как считаете?
– Да леший ведает. Зайцев, по-моему, мать родную перепродаст, лишь бы его вытащили. Послезавтра с ним увидимся, попробуем обменять: мы ему невиновность, он нам… Сав-Стьяныч, давайте ему скажем, что он конкретно принести должен? А то будет, как Дуська, щипцы для завивки и прочий утиль сдавать.
– Если Зайцев согласится – скажем. Давайте, господа, о другом подумаем. Пятнадцатого у нас собрание по районам. Озерная, скорее всего, на него не придет, останется дома с ребенком, отчет сдаст по телефону. А было бы неплохо ее повидать лично, причем в домашней обстановке. Давайте соображать, как мы этот визит спланируем. Я вот думаю, а что, если к ней в квартиру знаете кого привести?
– Сав-Стьяныч, а почему так конспиративно? Нельзя, что ли, без цирлихов-манирлихов?
– Афанасий, вот ты, когда со стволом в кармане по улицам гуляешь, себя как чувствуешь? И если я прикажу «зиг» сейчас на стол положить и мне его подарить за красивые глаза, сразу согласишься или пошлешь меня лесом-полем?
– Если прикажете как старший по группе, то, конечно, сдам.
– Но счастлив от этого не будешь? А теперь, господа, представим себе, что Дуся Озерная у себя дома нашла то, что мы так активно ищем. И разобралась, как и зачем эта штука работает. Думаешь, она по доброй воле и за бесплатно с таким инструментом расстанется?