Вторая смена
Шрифт:
Несмотря на теплынь апрельского вечера, парковая аллейка, на которой мы сейчас сидим, практически пуста. Я же Аньку сразу постаралась утащить подальше от домов. Инстинкт сработал: когда ведьме плохо, она старается уйти, чтобы глупостей случайно не натворить. Вот мы среди чахлых березок и отсиживаемся. В молчании и тишине – от нас тоской сильно пахнет, мирские такое понимают, стараются лишний раз не соваться.
«Темчик нам надо срчно домой, Анька заблевает. Можешь прямо сейчас подъехать на мой второй участок», – я отбиваю просьбу-приказ левой рукой, с опечатками и пропущенными запятыми. На вопросительный знак у меня вообще сил не хватило. На то, чтобы отправить эту депешу, – тем более: телефон трясется от встречного сообщения. «Женя, у вас все в порядке? Чем помочь?» Я мотаю головой и на всякий случай проверяю имя отправителя. Это странно: я тысячи раз делала мелкие чудеса знакомым и незнакомым мирским, но до сих пор не могу поверить, что кому-то придет в голову обо мне позаботиться.
«Буду через сорок минут».
«Я тебе дороги расчищу». Вообще-то нам такое по должности не положено, но у меня ребенку плохо!
– Мне пуговица врезалась, больно… – откликается Анька. Она садится, хлопая при этом глазами – будто и вправду спала, а ее сейчас разбудили. Бедный маленький зверь. Верхняя пуговица школьной блузки застегнута намертво, воротник плотно вцепился в шею. Я перебираю пальцами, пробую выпихнуть пуговку из петли.
– Крепко как сидит. Я ее сейчас оторву на фиг…
– Не оторвешь, – возражает мне Аня. – Она же приколдованная, не отрывается.
– Правильно говорить – «привороженная», – на автопилоте поправляю я. А потом присвистываю: у Аньки все пуговицы заговоренные – не оторвутся, не разболтаются. Хоть автогеном их отрезай. Я Анюту такому вообще не учила, это она сама, что ли, намастачилась? Откуда? Не зря я по всему дому свои шварцевские учебники разбросала, оказывается, в них не только Темчик заглядывает.
– Молоток, Анют, хорошо ты их приворожила… – Я взаправду улыбаюсь.
– А это не я, – она пожимает плечами.
– А кто, папа? – Темчик то посуду в мойку складывает, то белье развешивает, а теперь еще и штопкой занимается. Как новобранец в армии, честное слово!
– Я думала, что мама… – И Анька влажно вздыхает. – Это когда ты дома не ночевала, помнишь? Мне тогда спать не очень хотелось, я за компьютером… – Она смущается, пробует скрыть от меня на редкость ценные сведения о просмотре запретной глупости. – …А потом я уснула. И мне снилось, что по квартире кто-то ходит, добрый.
Я вспоминаю настороженное лицо Темчика, ждавшего меня в коридоре после ночного загула. То, как он интересовался, не рылась ли я в его барахле. Мысли о том, что это Анька тырит у меня всякую мелочовку из карманов и ящиков.
– А потом я проснулась, а никого не было. А я решила, что это мама приходила, посмотреть, как я теперь живу. Или мама Ира… А пуговицы до этого оторванные были, я тебе говорила, а ты говорила, что попозже пришьешь. А потом стали вот такие. И я подумала, что это она… что это такая тайна… Она же мне обещала!
Опять явились те четверо, принесли с собой в квартиру разных запахов. От Красавчика слегка воняло псиной, от Мирской – слишком сильно духами, от Малыша… Сразу видно – весь день сегодня работал, пропитался чужим счастьем и отчаянием, надеждами и тоской. А еще тем прогорклым воздухом, который висит над центром Москвы, подобно пару над отчаянно кипящей кастрюлей. Цирля чихнула, начала выщипывать из левого крыла остро торчащее перо. Увлеклась, не стала принюхиваться к Студентке. Что с недавно перелинявшей взять? Там молодостью пахнет, ожиданием чуда. Это никаким парфюмом и табаком не перешибешь. Тем более что Студентка некурящая. Бережет внешность и легкие. А нервы не бережет, дергается от фраз Старого – колючих, сухих, но, кажется, справедливых.
– Думаешь, Озерная не догадается, откуда у этих пуговиц ноги растут? Почему я про них только сейчас услышал?
– Так вы в Витебске были, там роуминг зверский, она вам дозвониться не могла!
– Афанасий! У меня твои рыцарские порывы уже вот где сидят! Я не тебя спрашивал, а…
– Савва Севастьянович, мне жаль, что так получилось. Я, видимо, действовала на автопилоте. Блузка лежала на тумбочке, мешала осматр… обыскивать, я ее перевесила. А когда клала на место, то машинально поправила пуговицы.
– Чего ж ты тогда генеральную уборку у Озерной не устроила, если вот так машинально?
– Извините.
– Толку теперь от твоих извинений. Афанасий! Ты мне скажи, что там с корнями и прочей ботвой? Где вторая партия вещей?
– Мы с Дуськой на сегодня договаривались, я после обеда заскочить хотел…
– Успешно заскочил, я так понимаю?
– Вы же сами знаете, что нет…
– Ты не поверишь, я даже знаю, почему… Опять у тебя все пошло псу под хвост!
– А с хвостом тогда, кстати, забойно вышло. Фонь, ты Дуську на мобильник не снимал? Я бы посмотрел!
– Рость, а толку снимать, раз мирская техника ведьмовство не фиксирует?
– Оно и к лучшему. Так что у тебя, Фоня, с аргументами? Нашел, чего искал?
– Сав-Стьяныч, если бы я нашел, то не сидел бы тут, как кум на поминках, верите?
– Верю. С января месяца аргумент найти не можем!
– Если он в природе существует, этот аргумент. Вы, Сав-Стьяныч, меня, конечно, извините, но на кой шут нам искать черную кошку в темной комнате, если этой кошки там отродясь не бывало?
– Логично, кстати.
– Афанасий Макарович, я согласна! При всем моем отношении к вашей организации, кажется, что смысла в дальнейших поисках…
– Да была там эта кошка, Афанасий! В смысле – был у Ирины аргумент, и причем не один. Я тебе не мальчик, чтобы налево-направо на камнях клясться, поэтому так скажу. А ты можешь верить или не верить. К остальным это тоже относится, мадам и месье.
– Вот спасибо-то большое. Я, наверное, без камней обойдусь, поверю на слово.
– А что, Сонечка, у вас с собой опять камушки имеются? Что на этот раз? Снова рубин?