Вторая Советско-финская война, 1941 год
Шрифт:
Угроза Ленинграду со стороны Карельского перешейка после разгрома 23 армии в начале сентября была настолько явственной, что, несмотря на сильное давление немцев на южных подступах к городу, отсюда к старой советско-финской границе была переброшена 291сд [1], спешно формировались новые, в том числе ополченческие части. Отошедшие к укрепрайону остатки дивизий 23 армии, от которых на первых порах оставались только номера и штабы, получали пополнение, вооружение, боеприпасы. Сборные пункты собирали разрозненные подразделения и даже отдельные небольшие группы бойцов, выходящих из окружений. Здесь же вставали в оборону вывезенные морем и по Ладожскому озеру остатки дивизий 7-й «потерянной армии». Наспех сколоченные части занимали законсервированные, а то и просто брошенные доты, дзоты, траншеи довоенных линий укреплений, минировали
Это на Карельском перешейке под Ленинградом. А на Свири «сколачивать» было некого – сюда в оборону встали вновь прибывшие в состав, ставшей к тому времени Отдельной, 7-й армии дивизии: 368сд из Вологды, 114сд из Иркутска, 21сд из Перми, 314сд из Казахстана и еще три морские бригады – см. главу 18. Выходящие из «котлов и мешков» подразделения и отдельные группы бойцов 7-й армии обнаруживались порой далеко на востоке – в Вологде [3]! То есть, они месяц-два двигались по лесным тропам на восток, пока не упирались в какие-то населенные пункты, куда, по их предположениям, еще не добрался противник. Это сотни километров от фронта!
Но финны не атаковали укрепления на старой советско-финской границе. Если не считать отдельных попыток прорваться на отдельных участках малыми силами до двух батальонов [2]. Похоже, подобными действиями Маннергейм только демонстрировал немцам свою готовность продолжать наступление на Ленинград, но не более того. Гитлер устами Кейтеля и Йодля пытался убедить Маннергейма в необходимости, ради общего блага, наступления со стороны Свири на юг в целях соединения северней Тихвина с немцами и в необходимости атаки северных укреплений Ленинграда. Идя навстречу пожеланиям союзников (кстати, финны старались избегать этого термина, предпочитая называть себя и немцев «собратьями по оружию», и это не тонкость в эвфемизмах, а вполне себе конкретное дистанцирование от «собратьев» – так, на всякий случай, который сработал на «послевоенных разборках»), Маннергейм всего лишь перевел на Свирь немецкую 163пд неполного состава, намекая, пусть ваши начнут, а мы, может, поддержим.
В дневниках начальника германского генштаба сухопутных войск Гальдера от 1 сентября за один и тот же день можно прочитать две диаметрально противоположные по смыслу записи о намерениях финского командования относительно его дальнейших планов. Цитируем по [4]: «Финское командование не хочет, чтобы его войска наступали с Карельского перешейка дальше старой государственной границы». И чуть далее: «В настоящий момент финны уже склонились к тому, чтобы продолжить наступление своих войск на Карельском перешейке через бывшую государственную границу, но только с ограниченной целью, отвечающей их притязаниям по выправлению границы в свою пользу». Вот, попробуй, пойми.
Единого однозначного мнения по поводу разгадки причин остановки более чем успешного финского наступления, как на Карельском, так и на Ладожско-Онежском перешейках нет до сих пор. Советско-российские источники и историки в один голос утверждают, что только героическое сопротивление Красной Армии, беспримерные подвиги ее бойцов и командиров остановили «зарвавшихся белофинских фашистов». Здесь же в одном наборе и «мудрое руководство большевистской партии во главе с ее Великим Вождем и Гением всех времен и народов, беззаветный порыв коммунистов и беспартийных, нерушимое единство партии и народа» и прочая муть.
Вот только непонятно, как все эти былинные богатыри и титаны, да еще под знаменем единственно верного учения Маркса-Ленина-Сталина оказались через месяц боев под стенами Ленинграда, а не Хельсинки, растеряв при этом все вооружение и отправив в финский плен десятки тысяч человек? Приводятся аргументы, что и финская экономика была на грани коллапса, и голод в стране назревал (работать некому – все на фронте), и сами финские солдаты не хотели далее воевать и даже есть хрестоматийный пример [5] как целая рота уже под Ленинградом отказалась идти в атаку, так как свою землю они отвоевали, а на русскую сторону им идти незачем… Все это так, но в середине сентября еще не было ни голода, ни хаоса в экономике, ни усталости населения и армии от войны – финны продолжали вплоть до начала декабря успешные наступательные действия на Петрозаводск, Медвежьегорск, Повенец и Беломорканал, решив почти все свои предвоенные стратегические задачи (кроме продвижения на Кемь и Лоухи).
Маннергейм в своих послевоенных
Учтем, что четыре советские дивизии, противостоящие финнам на Свири, были «свежими» и соответственно вооруженными. Исход противостояния с ними для Маннергейма был неясен. Особенно слабость перспективы пройти дальше на юг укрепилась в сознании Маннергейма после вывода Гитлером 4-й танковой группы из состава группы армий армии «Север» для наступления на Москву. Подвижных ударных соединений у немцев под Ленинградом более не оставалось. Маннергейм – опытный политик и стратег – понял, что продолжать наступление немцам до соединения с его войсками на Свири больше нечем, и что они рассчитывают только на его армию. Это называется таскать каштаны из огня чужими руками. Но у Маннергейма оставались свои задачи на октябрь и ноябрь месяцы, согласно разработанному в его Генштабе плану войны (Петрозаводск, БелБалтканал, по возможности, Ухта и Кемь, и даже Беломорск, он же станция Сорока – стратегически важная и недостижимая, как оказалось, цель). В итоге, даже немецкая 163пд, сосредоточенная для наступления на юг от Свири навстречу свои войскам под Тихвином так в это наступление не перешла и была отозвана на другое направление.
До немцев дошло, что финны не горят желанием помочь им в этом деле. Но и встречного наступления на север от Тихвина навстречу финско-немецким войскам на Свири тоже ждать не приходилось, так как советские войска (7-я Отдельная армия под командованием Мерецкова) постоянно пытались организовать свое контрнаступление, чтобы выбить немцев как можно дальше из опасного коридора к Тихвину, а то и вовсе его захлопнуть.
Можно только догадываться, как перекрестился Маннергейм, узнав 6-7 декабря о начале успешного контрнаступления Советов под Москвой, ибо как бы он тогда выглядел, увязнув в боях у Карельского укрепрайона и начав продвижение от Свири навстречу немецким войскам? Тем немецким войскам, которые начали откатываться от Тихвина еще в конце ноября. Могло ведь получиться так, что он бы встретил наступающие советские войска в одиночку (без немцев) на необорудованных позициях в заболоченных лесах между Волховом и Тихвином, рискуя быть прижатым к Ладожскому озеру.
А тут еще на финское правительство периодически «наезжали» то Черчилль, то Рузвельт, намекавшие, что после войны Маннергейм может оказаться на скамье подсудимых наравне с прочими зачинщиками войны. А оно это надо старику?!
Приведем пространную цитату из ранее неоднократно цитированной книги Э. Зимке [6]: «В своих мемуарах Маннергейм указывает, что в 1941 оду он принял командование финской армией с условием, что его не будут просить наступать на Ленинград. Одним из ранних и сильных советских доводов против существования независимой Финляндии была постоянная угроза со стороны последней второму по значимости городу Советского Союза. Поэтому он считал, что Финляндия не должна проводить никаких операций, подтверждающих этот довод, который русские наверняка пустят в ход после окончания войны» (конец цитаты). Последний вывод непонятен в корне: если побеждает немецко-финская коалиция, то кто будет спрашивать мнение русских? Фраза изложена так, будто Маннергейм мыслил в предположении победы Советского Союза, по крайней мере, он ее не исключал. Мемуары, что с них взять?!