Вторая жизнь Арсения Коренева
Шрифт:
И в этот момент раздался лай Тимки. Причём далеко не добродушный, я уже научился разбираться в его интонациях. Значит, кто-то чужой, или тот, кого Тимка не любит. Евдокия повернула голову в сторону окна, изменилась в лице и пробормотала, замерев с «веслом» в руках:
— Принесла нелёгкая…
Я тоже посмотрел. И увидел в начинавшем сгущаться сумраке, как какой-то мужик со свёртком подмышкой уже минует калитку, а Тимку пинает сапогом, приговаривая:
— Ты чего, тварь, своих не признаёшь?! Я ж тебя щенком ещё помню…. Ты,
Псина, заскулив, прячется в будку, а незваный гость спокойно, вразвалочку, идёт к дому. Из-под опущенного козырька кепки я не вижу половины его лица, и спрашиваю у Евдокии:
— Это кто такой?
— Муженёк бывший, — хмуро отвечает она. — Видать, вернулся с северов. Чего он, интересно, припёрся…
Меня тоже интересовал этот вопрос. Евдокия выключила газ под тазиком и направилась к двери. Я решил пока не вмешиваться, остался на кухне. В конце концов, это их внутрисемейные дела, пусть даже они уже официально мужем и женой не является.
Хотя за то, что он с ней сделал, лишил ребёнка и возможности иметь детей в дальнейшем… Я стиснул зубы, на скулах заходили желваки, ноздри непроизвольно раздулись. Сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, успокаиваясь.
А между тем благодаря открытой двери я довольно чётко слышал, о чём в сенях говорят Евдокия и её бывший.
— Ну здравствуй, жёнушка…
— Какая я тебе жёнушка? — неожиданно твёрдо ответила Евдокия. — Если ты забыл, мы с тобой официально развелись три года назад. И я могу напомнить, что стало тому причиной.
— Да ладно, Дусь, кто старое помянет… А я вот деньжат заработал, в отпуск приехал, мать навестить… Да и тебя заодно. Вот, отрез крепдешина тебе принёс. Глянь, какой цветастый… Ты ж, я помню, мастерица на машинке, платье себе модное сошьёшь. Я на неделю приехал, на танцы сходить успеем. А потом на юга махну, в Сочи или Крым, пока ещё не решил… На самолёте. А хочешь, вместе полетим? Море, солнце, пляж…
— Слушай, Семенцов, не нужно мне от тебя ничего. Ни крепдешина, ни Сочи с Крымом. Между нами всё было кончено ещё четыре года назад. Ты чего припёрся? На танцы сходить не с кем? Ну да, Ленка-то Федулова в город уехала, а то бы сразу к ней побежал по старой памяти. У вас с ней свои танцульки тогда были, я всё помню.
— Ты, Евдокия, говори, да не заговаривайся! Я ведь к тебе по-хорошему пришёл, с подарком. Ладно бы у тебя мужик был, так одна так и бобылихой и живёшь. Твой комадировошный не в счёт, хоть и сказала мне мать, что ты с ним вроде чё-то мутишь. Ты ж никому не нужна, ты пустоцвет…
Тут уж я не выдержал. Подорвался, быстрым шагом прошёл в сени. Евдокия стояла, прислонившись спиной к стене, закрыв лицо руками, а плечи её мелко подрагивали. Я негромко, но отчётливо процедил:
— А ну пошёл отсюда!
Семенцов был ростом чуть повыше меня, хорошо сложен, и страха в его лице я не прочёл. Окинул меня оценивающим взглядом, хмыкнул:
— Это ты что ль хахаль Дуськин? Неказистый какой-то… Ну и как она тебе в постели? Бревно?
Этого хватило, чтобы ярость застила мне глаза. В следующий миг мой правый кулак с чмоканьем вошёл в левую скулу Семенцова, того отбросило назад и, если бы не дверной косяк, в который тот упёрся спиной, то, скорее всего, рухнул бы на спину. Я потряс ушибленной кистью в надежде, что ничего там себе не сломал.
— Ой мамочки! — тихо взвизгнула Евдокия.
— Ах ты сука! — прорычал Семенцов. — Убью!
И он начал меня убивать… Пару раз я ему всё-таки двинул, прежде чем он сумел опрокинуть меня на дощатый пол, и мы начали кататься, каждый пытаясь занять более выгодную позицию, как в боях MMA или UFC. С грохотом что-то рухнуло, кажется, лавка, которую мы снесли по ходу поединка. Потом он всё-таки сумел прижать меня к полу, и как следует двинуть нижней частью кулака в лоб, словно кувалдой. Затылком я при этом как следует приложился о пол, в голове загудело, и я понял, что мне хана, реально ведь убьёт.
Сквозь застившую глаза пелену увидел прямо перед собой, буквально в десяти сантиметрах, перекошенное злобой лицо соперника. В нос ударил запах из смеси лука и самогона. Ну нет, так просто меня не возьмёшь! Я резко дёрнул голову вперёд, и мой многострадальный лоб с хрустом врезался Семенцову в нос. Хрустнула, к счастью, не лобная кость (попробуй её ещё сломай), а носовая перегородка противника.
Тут же мне на лицо начала капать горячая кровь. А Семенцов, так и нависая надо мной, явно пребывал в прострации. Потом сполз с меня, сел на пятую точку и осторожно потрогал пальцами нос.
— Сука, ты ж мне его сломал, — прогнудосил он с таким видом, будто всё ещё не мог поверить в случившееся.
Кое-как, держась за стенку, я принял вертикальное положение, глядя на поверженного соперника сверху вниз.
— А теперь извинись, — сказал я, размазывая по своему лицу чужую кровь. — Проси прощения у Евдокии.
Он посмотрел на меня, в его глазах уже не было ненависти, только непонимание, как такое могло случиться.
— Ты…
Он запнулся, перевёл взгляд на растерянную Евдокию, потом снова на меня. Я по-прежнему нависал над ним, ещё и кровь на лице, думаю, придавала мне угрожающий вид.
— Ты чё, мужик? Я ж на тебя участковому заяву накатаю, ты ж по этапу пойдёшь…
— А я тебя щас прикопаю в огороде — и некому будет заяву писать.
Для убедительности я взялся за стоявшую рядом штыковую лопату, которой недавно выкапывал картошку. В глазах Семенцова мелькнул испуг.
— Слышь, мужик, ты это… Не шуткуй.
— Какие уж тут шутки, — с самым серьёзным видом сказал я, поигрывая шанцевым инструментом. — Ну что, извинения или на два метра под землю?
Он сглотнул, затравленно посмотрел на оробевшую Евдокию, и пролепетал: