Второе апреля
Шрифт:
... Все это понемногу, в разное время, рассказал мне Смирнов. Простите, что я свел все воедино.
Последняя наша встреча была совсем короткой. Он сказал:
— Вот я сейчас читаю Франса...
Но тут прибежала мордастенькая рыжая дивчина в застиранной кофте и сатиновых шароварах. Она взяла Николая Алексеевича за руку и увела. А мне крикнула:
— Извините! Мы, правда, очень спешим.
Наверно, это была великая девушка Черняшкина.
ЧУДНЫЙ ПРОДАВЕЦ КЛУБНИКИ
Мы ждали загородного
Против обыкновения, ожидающие не толпились под безобразным бетонным навесом. Все перекочевали на другую сторону шоссе и выстроились в очередь к зеленому ларьку «Овощи — фрукты».
Там торговали клубникой. Продавал ее тщедушный парень лет двадцати. Поместительный белый халат висел на нем, как на вешалке. Лицо было сделано как-то не по правилам — оно резко сужалось книзу и заканчивалось совершенно квадратным подбородком. И вел он себя странно...
Толстуха в плюшевом жакете, видно привыкшая обращаться с сильными мира сего, искательно заглядывала ему в глаза.
— Будьте так любезны, пожалуйста, дайте мне получше. Это для мальчика.
— Понимаю вас...
Продавец достал откуда-то из недр ларька новую плетенку, осторожно вывернул в лоток ее содержимое, долго выбирал по ягодке и даже зачем-то разглядывал каждую на свет.
— Нечего выбирать! — заволновалась очередь. — Клади подряд! Если все будут выбирать...
— У человека мальчик, — важно сказал продавец.
Собственно, почти у всех были мальчики. Ну, или девочки. Но очередь почему-то вдруг успокоилась.
— Пожалуйста, — сказал продавец дядьке с пилой, завернутой в тряпку. — Выбирайте и вы.
— Да ничего, — застеснялся дядька. — На ваш личный вкус.
Следующего продавец спросил:
— Вам далеко везти? Тут, понимаете, вот какая штука. На правом лотке ягода покрепче, на левом послаще...
И совершенно разнежившийся покупатель раскрыл свой профессорский портфель и сказал:
— Эх, рискнем на левую...
— Риск — благородное дело, — тонко улыбнулся продавец.
Очередь с готовностью рассмеялась.
Подошла какая-то взмокшая старуха с двумя мешками, перекинутыми через плечо. Вид у нее был злобный и несчастный.
— Сто пятьдесят граммов, — распорядилась она. — И положи мне вот ту клубничку. Вон ту, большую, красную.
Продавец продолжал накладывать ягоды из другого угла.
— Я же просила. Вон ту! — склочно сказала старуха.
— Понимаю вас, — врастяжку сказал продавец. — Я просто хочу ее положить сверху. Чтоб она не смялась.
Когда пробил час битвы, пришел автобус, — никакой битвы не произошло. Мы входили в машину, как благонравные ученики в воскресную школу, и кто-то кому-то настойчиво уступал место.
— Ах, какой молодец! — сказал один старик, когда автобус тронулся. — Я только жалею, что мы не написали ему благодарность.
—
Его мрачный сосед, читавший английскую книгу по астрономии, согласился, что это имело бы определенное воспитательное значение.
— А вы заметили? Вы заметили? — в восторге повторяла толстуха. — У него на другой чашке весов, на той, где гири, лежал пустой пакет! Чтоб нашего ни грамма не пропало! Представляете? Пакет лежал!
А дядька с пилой сказал, что это не так просто. Не может быть, чтоб это был простой продавец. Возможно даже, это был корреспондент, переодетый продавцом. Сейчас у корреспондентов пошла такая мода — то за шофера такси садиться, то за приемщицу ателье. Чтоб, значит, лучше познать всю глубину жизни.
Но никому не хотелось расставаться со светлым образом, и на дядьку зашикали. Нет! Нет! Конечно, это продавец!
А может, он новатор, зачинатель какого-нибудь движения? Или, может быть, он новенький и еще не понимает... Нет, просто вот такой попался! Удивительный!
И мы продолжали славить того парня с клубникой.
— Парень — правильно — хороший, — вдруг сказал молодой розовый майор, стоявший у дверей. — Но как, в сущности, ужасен наш разговор!
Все обернулись.
— И почему, спрашивается, мы так на него смотрим? Прямо чудо! — Майор свирепел от непонятной нам обиды. — Телевизорам не удивляемся! Кибернетике не удивляемся! А тут: не может быть! К чему мы, черт подери, привыкли!
Автобус тряхнуло.
— Как вы думаете, пойдет дождь? — спросил человек с портфелем.
ОЧКАРИК
— Вам тридцать?
— Не, двадцать семь... — Илик постучал ногтем по стальным зубам. — Может, из-за этого выгляжу старше.
— В тюрьме приобрели?
— Не, на воле. — И добавил, невесело усмехнувшись: — Мне зубы выбили, а потом, правда, я другим выбивал...
Мы сидели в самой середине котлована у береговой насосной. Вокруг громоздились живописные, словно нарочно устроенные декоратором, песчаные отвалы. Мостом повис над нами козловой кран. А совсем рядом — в пяти шагах — работал компрессор. Компрессор пыхтел, свистел, дрожал от злого напряжения, и казалось: еще минута — и тяжелая махина сорвется с места и помчится, не разбирая дороги, сокрушая стены, расшвыривая бревна и прутья арматуры.
Из окна недостроенного корпуса высунулся кто-то в спецовке, помахал рукой и крикнул: «Эгей, Микола!»
Илик поднялся с бревна и, подойдя к компрессору, что-то подвернул. За стеной застучали очереди пневматических молотков.
— Там дырки бьют, — объяснил Илик.
И меня снова поразил этот грубый грузчицкий голос, так не соответствующий внешности моего собеседника. Такой внешностью (тонкое, одухотворенное лицо, сосредоточенно сведенные брови, роговые очки) в кинематографе обычно наделяют аспирантов, молодых положительных героев, разоблачающих к концу фильма старых, консервативных академиков.