Второе дыхание
Шрифт:
В 1939 году чемоданчик пригодился. Деда забрали. В 1941 году он погиб под Смоленском, разжалованным из подполковника в рядовые, в штрафбате. Уже в 2000-х я случайно вышла на тех поисковиков, которые работали по поиску военных захоронений в деревнях Смоленской области. Руководитель поискового отряда вспомнил общую безымянную могилу, в которой было обнаружено тело моего деда.
Я не могу представить: как мой дед мог несколько лет жить в ожидании ареста? Как можно жить в постоянном страхе? Или уже перестаешь бояться, привыкаешь к близости пыток и смерти? Не хочу оправдывать его работу в НКВД, и не могу ответить был у него выбор или нет. Только прожив такую же жизнь, можно судить. Судить самого себя.
Дядя Виталик
Пока
– Обоссался? – незлобно сказал Юра. – Уши-то развесил, про горшок забыл! Снимай колготы, будешь голым бегать пока мамка не вернется.
Виталик плюхнулся на пол и, всхлипывая, стал стаскивать мокрые колготы.
– Какой он смешной! – сказала я.
– Не нашей породы, – буркнул Юрка и покосился на меня.
Я сдержано кивнула головой. И вспомнила слухи, которые вились вокруг этой истории. Хотя, почему слухи? Мне ее 80-ти летний дядя Виталик рассказывал сам:
К концу тридцатых годов двадцатого века, согласно механизма коллективной ответственности, придуманного для репрессий органами НКВД и Сталиным, под подозрение подпадали все поголовно лица «иностранных» для СССР национальностей, как возможные шпионы и среда, нелояльная к советскому режиму. Сотрудники НКВД начали составлять списки еще задолго до Большого террора 1934 года, особо трясли лютеран и католиков.
Бабушка моя, Габриэла Кропильницкая, чистокровная полька, католического вероисповедания, работала в те годы секретарем генерального директора завода «Серп и Молот» в Москве, старейшего металлургического завода Москвы. Была она похожа на киноактрису, да еще с мягким польским акцентом. И, как говорили в семье, частенько в добровольно-принудительном порядке участвовала в мероприятиях, посвященным советским праздникам. Отец злился, но жену отпускал, не мог не согласиться. Вот на таком празднике она и приглянулась уважаемому Метростроевцу. Метро тогда в Москве только начинали строить, работники Метростроя были героями, сродни космонавтам в 60-е годы. Мужчина решил действовать по-быстрому и уже на завтра к Габриэле был заслан его помощник, по совместительству служащий НКВД, который в двух словах изложил, последствия отказа для самой пани Эли, для мужа пани Эли, сыновей и мамы пани Эли.
Историческая справка
Тотальные репрессии против иноверцев и иностранцев начались в 1938 году. Было осуждено 140 тыс. человек, приговорено к расстрелу 111 тыс. Это была самая массовая национальная операция НКВД в рамках «Большого террора». В заключении оказалось 16% всех проживавших в стране поляков.
Еще оставалась надежда, на то, что информацию о национальности Габриэлы можно скрыть и миновать ареста. Элла сдалась. Мой красавец дед был безутешен. Семья содрогнулась, но выстояла. Габриэле понесла от метростроевца. Тот не стал настаивать на подпольном аборте, возможно дорожил любовницей. Ребенок стал своеобразной защитой для женщины. Во времена Большого террора именно Метростроевец помог Эле избежать ареста: когда фамилия Габриэлы попала в списки неблагонадежных поляков, подлежащих аресту, она обратилась с своему бывшему любовнику. Отец Виталика, используя свои связи, смог добиться, чтобы имя любовницы убрали из этих списков. Польку Габриэлу оставили в покое. Отыгрались на ее муже. В том же 1939 году Россия вместе с Германией договорились о разделе Польши. Половина территории отошла к России, а поляки стали врагами советского государства, коими и оставались до 1941 года – года предательского объявления Германией войны СССР. В 1939 году моего деда за сокрытие национальности жены и по придуманным шпионским обвинениям, разжаловали, посадили в тюрьму, а в начале войны в 1941 году отправили в составе штрафбата воевать. Дед погиб под Смоленском в ожесточенных боях в деревне Клемятьево Бельского округа 27 декабря 1942. Безутешной жене отправили повестку. Красавец, высоченный, белозубый, с чубом, Сашенька сгинул, ушел из жизни.
Его тело до 2000 года лежало в безымянной могиле, пока отряд Поиск не наткнулся на захоронение и не обнаружил останки многочисленных советских военных, захороненных там. Только тогда мы узнали точное название место смерти деда и адрес его официальной могилы. А рядом в Катынском лесу под Смоленском спят вечным сном 14500 польских офицеров и мирных поляков, расстрелянных за год до гибели моего деда, такими же, как мой дед, НКВДшниками, по приказу Сталина. Круг замкнулся.
Символично еще, что погиб дед рядом с городом Ржев, в 100 километрах от деревни и дома, где в это время ребенком умирала от голода и холода в транспортном концентрационном лагере, в ожидании отправки в Германию, созданном немцами, моя 6 летняя мама, будущая жена среднего его сына, мальчика Толи. Возможно, батальон, в котором служил дед, проходил через деревню и останавливался на постой в доме родителей его будущей невестки.
Все эти события и воспоминания пронеслись у меня в голове.
Чай выпит, бутерброды съедены. Мальчишки унесли грязную посуду на кухню. Я осмотрела комнату, стараясь запомнить мельчайшие детали, быстро вышла в коридор, подхватила свои ботинки и босиком вышла из квартиры. В подъезде надела ботинки, вышла из подъезда и пошла по двору. Почему я так сбежала, ничего не объяснив мальчикам? Не могла я им сказать правду, что я, мол, ваша внучка, и живу в 20-м веке, и шла я с дискотеки, с мамой вашей не знакома. Отец же ваш будет арестован и погибнет, у вас впереди страшная, ужасная война, эвакуация в Башкирию, недетский труд, условный срок у Толи за побег до Бреста, 25 лет в армии и дальше, и дальше, вплоть до полученной доли радиации моим будущим отцом. Мальчики были такими счастливыми. Они жили в Великой стране, в стране детства, с любящими и заботливыми родителями, в относительном комфорте. Пусть так и останется.
Двор закончился. Я вышла на улицу и увидела машины. Современные машины моего века. Оглянулась. Дом исчез из вида, был и не стало. То ли я его не могла разглядеть за другими, то ли он действительно исчез, не поняла.
Я устала, хотела спать и меня бил озноб от прожитых переживаний. Вытянув руку, поймала такси и поехала домой, дав себе слово вернуться завтра и во всем разобраться.
Мама не спросила, где я была всю ночь. Я просочилась в свою комнату, и упала в чем была на кровать. Происшествие растворилось в моем сне, все перепуталось, смешалось и, когда я проснулась ближе к вечеру, уверенности в действительности произошедшего не стало.
Я позвонила своим друзьям, которых потеряла на Серпуховке. Выяснилось, что они ждали меня долго, звали в голос, разбудили мужика, который в открытые окна высказал свое мнение по поводу тех, кто не спит рано утром, а ходит по дворам и орет «Алла, куда пропала?» Решили, что я обиделась на что-то, взяла такси и уехала.
Ни завтра, ни послезавтра я к заколдованному дому не поехала. Не решилась. А вскоре ко мне приехал Миша. Любимый, страстный, обаятельный, щедрый, веселый, мой. Мы не могли оторваться друг от друга. Нам было интересно все, что мы проживали вместе. Мы не готовы были жить друг без друга. И не стали. Я забила барахлом под завязку свою машину, и мы уехали в Ижевск, жить и трудиться, любить.
Глава 2. Вторая встреча
Сейчас я в Польше, в городке Белосток, сижу в небольшой квартирке за кухонным столом у русского приятеля Александра и его подруги польки Юлии. Александр знаком мне еще по России. Можно сказать – мы с ним почти родственники.
За окном осеннее солнце, воздух прохладен, в квартире холодно. В России привыкли, что зимой у нас шпарят батареи, и можно раздеться до тонкого шелка и расслаблено ходить по комнатам. В Европе не так – отопление дорогое, согреваются естественными способами. Как говорят французы: «нет плохой погоды, есть недостаток одежды». В многослойной одежде приходится ходить весь день и ложиться спать. Особенно неприятен процесс раздевания, если хочешь принять душ: вначале надо обогреть ванную комнату, а потом прогореть достаточное количество воды. И все равно будешь зябнуть.