Второе посещение острова
Шрифт:
По пути к автобусу я увидел у пирса на набережной Яниса. Немногочисленные туристы сходили по сходням с его бота. Он тоже увидел меня, подозвал. Спросил, обиженно сопя:
— Те книги, которые вы с Дмитросом подняли из глубины, имеют ценность?
— Думаю, что да.
— А я имею свою долю? Дмитрос с невестой Эфи забрали всё с бота.
— Я бы отдал всё это в церковь. Впрочем, решать вам с Дмитросом. Чao!
Только подъехав на автобусе к остановке и увидев Адониса с раскрытым зонтом в руке, я заметил, что снова начинается дождь. Небо затянуло свирепыми тучами, похожими на головы греческих богов.
К низенькой вилле, упрятанной в буйных зарослях у залива Кукинарес, мы добежали уже под струями ливня.
Филиппинка – жена Адониса, застенчиво улыбаясь, представила своих девочек. За девять лет они мало выросли. Всё так же торчали в разные стороны их редкие зубы.
Не столько словами, сколько жестами я попытался объяснить родителям, что существует способ выправления зубов у детей посредством временно натягиваемой проволочки.
Девочки улыбались так же застенчиво, как и мать. Выяснилось, они не понимают по–английски. Адониса же положение с зубами у его дочерей странным образом не беспокоило.
От экзотических филиппинских закусок я отказался. Попросил кофе.
Адониса беспокоило собственное здоровье. Он сунул мне в руки папку с результатами различных обследований и анализов.
В комнате стало сумрачно. Мы перешли на крытую террасу. Высокая стена шумящей под ливнем зелени скрывала от глаз пляж и море.
Хозяйка принесла кофе. Включила электричество. И удалилась в комнату вместе с девочками, так не похожими на дочерей Никоса.
Бумаги Адониса были мне непонятны и бесполезны. Не только потому, что они написаны на английском и греческом. Ведь я не врач.
Он сидел передо мной с великой надеждой. Нездорово распухший человек.
— Давно употребляете инсулин?
— Три года.
У него был запущенный сахарный диабет. Я не знал, что с ним делать. Только на начальных стадиях удавалось повернуть процесс вспять. Да и то, если бы он похудел, взялся за диету. Оставалось старинное таджикское средство…
— Лечился в Германии, – заговорил Адонис, судорожно вытаскивая из папки какие-то документы для подтверждения своих слов. – Был в клинике в Лос–Анджелесе. В Афинах.
— А в хосписе Роджера у его специалистов был? – подозрительно спросил я.
— Был, — неоохотно признался Адонис, — Пришлось даже пить своё пи–пи. Анализы всё равно плохие.
— Понятно. Знаешь, Адонис, я должен подумать.
— Ты не будешь меня смотреть?
— Нет.
Он был разочарован. Каждому пациенту хочется, чтобы его осмотрели.
Я оставил его на террасе, вошёл в гостиную, где всё так же ждал в одиночестве накрытый стол. И с радостью увидел на стенах то, что не чаял увидеть здесь – картины из городской квартиры Адониса. Я запомнил их со времени первого приезда и не мог надеяться на то, что они перенесены сюда.
…Выполненные, видимо, пастелью подробнейшие изображения старинных грузовых парусников с многоярусными парусами и дымящих трубами пароходов. Эти суда принадлежали когда-то деду Адониса, затем его отцу – потомственным капитанам. Девять лет назад Адонис сказал, что продал всю эту рухлядь и забросил мореходное дело. Переключился на туристский бизнес. А ведь когда-то в молодости возил из юго–восточной Азии, с Филиппин джут, пряности, мускатный орех.
Картины были хороши. Хотя ни на одной из них не было изображения моря.
Со стороны террасы сквозь шум дождя послышался какой-то другой звук. Словно кто-то большой, как медведь, с хрустом продирался в зарослях.
Я вернулся к Адонису. Стоя рядом, напряжённо ждали, чем всё это кончится.
И вот на террасе промокший, облепленный листьями возник Саша Попандопулос.
— Незваный гость хуже татарина! – весело сказал он, встряхиваясь. – Сидите тут, выпиваете. Не слышите ни звонка, ни стука в дверь. Пришлось обходить виллу, лезть через черт–те что!
— Саша, откуда вы взялись на острове? – спросил я.
— Приехал в отпуск. Два дня как живу с семьёй в доме Константиноса. Он дал ключи. Ищу вас – не могу поймать. Ни на вилле Диаманди, ни у Никоса. Хорошо, Дмитрос надоумил, где искать. Привёз вам письмо.
— Погодите, там, на вилле, застали Люсю?
— Там она, там. Беспокоится, куда вы делись в такой ливень.
— Что за письмо? – я заподозрил, что Константинос опять прислал деньги.
Мы перешли к столу. Пока Саша выпивал, закусывал, согревался, я распечатал конверт. Там действительно были деньги. И письмо из Москвы. От Юры.
«Володя! На днях заскочил к твоим, – писал он. – Марина и Ника в порядке. Ругаются, что редко звонишь. Волнуются, не заклевала ли тебя Люся. Выпей за моё здоровье хорошего греческого вина».
Смятение охватило меня. Юра ещё не знал о том, что я разболтал в присутствии скверного человека о самом его сокровенном…
— Саша, случайно не знаете, эта самая, как её, Галина Михайловна, ещё в Греции?
— Пo–моему, отбывает в Москву. Контракт кончился.
Я взглянул на часы. Пора было возвращаться на виллу.
Адонис, слушая наш разговор на русском, сидел, как потерянный. Я посмотрел на него.
— Саша! Тут у вас в Греции растёт миндаль?
— Конечно.
— А дикий, горький миндаль бывает?
— Бывает. Только его не едят.
— Саша, растолкуй Адонису, чтобы достал горький, именно горький миндаль. Не отменяя инсулина, никаких лекарств, ел три–четыре раза в сутки по несколько штук. Пусть регулярно делает анализы, контролирует под наблюдением врача, насколько будет падать сахар. Переводи сейчас, при мне.