Второе посещение острова
Шрифт:
— Дети есть? – я стал отрезать кусочек от пахнущего перцем и пряностями мяса.
— Дети с другой женой в Каире. Учатся в школе.
— Сколько у тебя жён?
— Есть ещё одна в Гамбурге. Зимой работаю там. Тоже ресторан «Нил».
Я отправил кусочек бифштекса в рот, надкусил и чуть не взвился к потолку от боли в дёснах.
— Не нравится? – огорчился египтянин.
Что я мог ему объяснить?! А он между тем продолжал:
— Моя жена нравится? Хорватка! Хочешь провести с ней время?
— Что? Не понял.
— Заняться любовью.
Я расплатился за несъеденный бифштекс, за салат. Вместе со сдачей он зачем-то вручил свою визитную карточку.
…Должно быть, выпитый на голодный желудок бокал вина подействовал. Я шёл, куда глаза глядят, по верхним, параллельным набережной улицам. Обнаружил, что в пачке не осталось сигарет, и вспомнил, что где-то на вершине первого мыса, отделяющего центр города от окраины, был табачный киоск.
Он находился на месте. Я приобрёл очередную пачку «Мальборо–лайт», закурил. Ноги сами понесли меня вниз. И вскоре я очутился на самой оконечности мыса у безмолвной, огороженной проволочной сеткой двухэтажной виллы с маленьким причалом.
Ржавый замок висел на калитке. Яхты «Лючия» словно никогда не существовало.
Впрочем, она действительно никогда не существовала. Кроме как в моём воображении. Так же, как и её владелица Лючия, роману с которой я в своё время посвятил значительную часть своей книги «Патрида».
Я поднялся чуть выше, сел на низкую каменную ограду у другой виллы. Курил, смотрел на море.
Удивительно, созданные воображением люди казались более реальными, чем подлинная жизнь…
Место не отпускало. Море не отпускало.
Не знаю, сколько времени я так сидел в этом безлюдном закутке, пока не осознал, что в голове со всё большей настойчивостью звучит: «ИДИ ДОМОЙ К НИКОСУ».
Вообще говоря, мне давно пора было спешить на виллу Диаманди, чтобы составить компанию Люсе и няньке Нелли для похода в какой-то «Чайна таун». Я полагал, что это будет сомнительное удовольствие. Хотя до сих пор никогда в китайском ресторане не был.
«ИДИ ДОМОЙ К НИКОСУ!» – неведомый голос звучал отчётливо, строго.
«Никос наверняка сейчас работает в «праксе». Какого рожна без приглашения вваливаться в дом? Девочки не пошли в школу. Там и без меня забот хватает», – думал я, уже вставая и направляясь в гору, чтобы выйти к шоссе. От этого места до холма, на котором жило семейство Михайлопулос, было недалеко.
…Несмотря на то, что ещё Платон поведал о Голосе, не раз звучавшем в его сознании, на другие свидетельства, запечатлённые в истории человечества от Библии до наших дней, никто мне на самом деле не верит, когда я проговариваюсь о том, что иногда слышу чей-то повелевающий голос. Так же, как никто не верил Жанне Д’Арк.
«Зачем я иду к Никосу Михайлопулосу, к Николаю Михайлову, если перевести на русский? К Антонелле и Рафаэлле? К их чудесной матери, немочке Инес? К Гектору–Хектору?»
Ответа не было.
Чем ближе подходил я к холму, а потом поднимался к дому, тем больше охватывало ощущение неловкости. Правда, по предыдущему опыту я знал – голос никогда не возникает по пустякам.
Остановившись у подножья лестницы перед тем, как подняться на второй этаж, и задрав голову, я крикнул:
— Инес! Антонелла! Рафаэлла!
Никто не отвечал. Даже Гeктоp не залаял.
«Ушли на море с собакой, – подумал я. – Теперь придётся скорей идти к автобусной остановке, мчать к Люсе. Они ведь ждут, чтобы идти в ресторан. Нарвусь на очередной скандал».
— Инес! – завопил я напоследок.
Дверь наверху с грохотом отворилась. Оттуда вниз по ступенькам, сопровождаемые лающим Гектором, с радостными криками кинулись Антонелла и Рафаэлла.
— Владимирос! Муттер ист кранкен! – налетели они. – Мама больна! Вай! Вай! Вай!
Встревоженный, я поспешил с ними наверх.
Ни в одной из комнат Инес не было. Повсюду виднелись следы поспешных сборов – раскрытый и брошенный на стуле чемодан, разбросанные кофточки, женская сумочка.
И разбитый градусник на полу. С вытекшей ртутью.
Как большинство советских людей моего поколения, я кое-как изучал в школе немецкий язык, мог через пень–колоду изъясняться, но сейчас от неожиданности и волнения забыл всё, не мог даже спросить: «Где мама? Что случилось с Инес?»
Лёжа пластом на полу, закатывал на газетный лист подвижные ртутные шарики, отгонял любопытствующих девочек и собаку.
Вроде бы собрал всю ртуть и осколки градусника, жестами попросил принести мне тряпку, тщательно протёр паркет. Завернул в неё опасный мусор. Спустился к дороге, где стоял мусорный бак. Избавился.
Затем поднялся обратно в дом. Позвонил Никосу в «праксу». Там никто не отвечал.
— Кто разбил градусник? – накинулся я на девочек, вспомнив, наконец необходимые слова. – Где мама? Где папа?
Антонелла тут же наябедничала на Гектора. Указала на него, мол, он разбил. Пёс словно признал свою вину, спрятался под стол. А младшая, Рафаэлла вдруг заплакала, да так горько, что я совсем растерялся.
— Кранкенхауз, кранкенхауз. Муттер ин кранкенхауз! – теперь уже они рыдали вдвоём. – Мама в больнице.
Нужно было их как-то переключить.
— Воллен зи ессен? – спросил я. – Хотите кушать?
— Ессен! Ессен! Миттагессен! – запрыгали они вокруг меня и повели на кухню. Гектор вылез из-под стола и стрелой кинулся вперёд.
Не знаю как для других, а для меня разбираться в чужом хозяйстве мучительно. Словно вламываешься со стороны во что-то сокровенное, интимное. Даже если это чужой холодильник, навесные кухонные шкафчики.
Я не нашёл ничего лучшего, чем овсянка. Судя по тому, как нетерпеливо девочки уселись за стол, едва я начал варить кашу, они с утра ничего не ели.