Второе восстание Спартака
Шрифт:
– Угощайся, пилот, не сиди как сосватанный, – Марсель показал картофелиной на котелок. Потом ткнул картошку в насыпанную на газету соль. И продолжил с набитым ртом: – Ты как грамотный человек обязан знать, что еда снимает нервное напряжение. А снять его для нас – сейчас первейшее дело. Все ходим в этом напряжении. Прям не люди, а Волховские ГЭС. Эх, сейчас бы беленькой графин, выпили б за свиданку после долгой разлуки... Не, графина для счастья мало, каждому бы по графинцу, и уплыло бы напряжение кораблем по бурным водам. Но какая там водочка, когда даже за эту бульбу пришлось повоевать, как под Берлином...
– Повоевать?
– Суки щас раны зализывают, – сказал Гога, – можешь пойти позырить.
– Суки зазектонили, что нам должны приволочь мешок бульбы,
– Дознаться надо, как они вызнали. Кто-то из наших, гадом буду, сукам продался! – Магога вызывающе посмотрел на Спартака.
– Дознаемся, Магогушка, – Марсель отряхнул руки, откинулся на стену. – Обязательно дознаемся.
Спартак знал, что летом ворам время от времени приносили дачки прямо на лесоповал. Однажды в июле даже бабу какую-то отчаянную приводили, и воры бегали по очереди к ней в ельник. Летом провернуть подобное было не сложно – лишь бы кто-то захотел тащиться за тридевять земель и не побоялся бы случая. Случай, конечно, на то и случай, чтобы застать врасплох, но обычно во время работ вертухаи сиднем сидели у костра и лишь изредка обходили делянки посмотреть, как вкалывает отряд. Зачем им рисковать, вдруг как раз на их головы и повалят очередное дерево? Те же из блатных, что выходили на работы, но по своему положению работать не могли, тоже сидели в сторонке на пеньках. И что тут сложного отлучиться ненадолго в соседнюю рощицу и что-то от кого-то получить? Ведь вертухаям что главное – чтобы сошлось число выведенных на работы и число построенных для конвоирования обратно в лагерь. Зимой, конечно, все многократно усложнялось. Совершать многокилометровые прогулки по зимнему лесу, по снежной целине охотников найдется немного, да и лес зимой просматривается намного лучше, чем летом. Но, видимо, нашелся такой охотник...
– Чего не лопаешь? – спросил Магога. – Брезгуешь нашим столом?
– Он не брезгует, он за всеобщую справедливость, – со всей серьезностью произнес Марсель. – Я его знаю, он думает, что бульбу надо было раздать на всех, каждому вышло бы по кусманчику и все были бы счастливы.
– Я бы так и сделал, – кивнул Спартак.
– Ты сперва раздобудь эту бульбу, а уж потом решай, куда ее девать, – сказал Марсель без тени издевки. – А даже раздобудешь... Ты что, сможешь, как Христос, пятью картохами досыта накормить всю ораву? Значит, пользы от этого никому не будет. Выживать должны сильнейшие – это закон природы, изначальное право рода человеческого. И здесь у каждого есть право доказать, что он сильнее, допустим, меня. Многие им пользуются? Вот то-то. Слабы людишки и пусть за свою слабость винят только самих себя. Правда, суки попытались вырвать у нас кусок... И еще раз попытаются. Ну, они борзы стаей, поодиночке они хлипкие...
Спартак мог бы возразить, однако почел за лучшее промолчать. Наедине с Марселем он бы, наверное, все же поспорил, но они были не одни.
– Про людоеда нашего ты уже, конечно, наслышан, не за столом будет помянут, – сказал Марсель. – И что скажешь? Колхозник, мол, гнида и абас, а съеденный Скула – безвинная жертва? Ага, так я и думал. А вот скажи ты, Гога. У тебя хоть кто-нибудь из них вызывает жалость? Ну смешно спрашивать, понимаю! А кто из них, по-твоему, заслуживает большего презрения?
– Скула, понятно. Дал себя сожрать, как пирожок.
– Немножко грубовато сказано, но по сути верно. А людоедами нас не удивишь, верно? А в побегах разве людей не жрали? Бегунки всегда с собой берут «корову» на забой. А в блокаду в нашем с тобой городе на Неве тоже люди людей не жрали? Жрали, Спартакушка, еще как жрали!.. Короче, раз Скула ходил тут, раззявив рот, как баба по базару, то сам и виноват. Он чего, не видел, что творится вокруг, что от такой жизни можно ждать любой подляны в любой момент!
– Я уже заметил, нервы тут у всех на взводе, как курки, – хмуро сказал Спартак.
– Это верно, у всех тут нервы на пределе. Даже у легавых. Даже у Кума сдают, чего уж про нас, сирот казанских, говорить.
– У Кума? – переспросил Спартак.
–
– Что за дровосек? – спросил Спартак.
– Да колол тут один мужик дрова для столовой. По крайней тупости определить его на какую-нибудь другую работу было затруднительно. Какая у него погремуха была? – Марсель повернулся к Гоге.
– Да кто его знает... Может, и не было никакой, – сказал Гога.
– Ну неважно. Космач полный. Не человек, а клоп в человечьем обличье. Где лево, где право не мог запомнить, чего уж говорить о другом. И вот он как-то коряво складывал наколотые дрова, они проходу мешали. А Кум частенько шлялся тем путем по служебным своим легавым надобностям. И каждый раз натыкался на дровницу, орал на тупого и втолковывал ему, как надо правильно складировать. И все без толку. Однажды Кум особенно больно долбанулся богонами о поленья. Это, кстати, все видел и потом расписывал Голуб. Он клянется, что Кум в тот день был заметно датый. Может, потому и не стал тратиться на бесполезную говорильню, а просто без лишних слов заехал тупому дровосеку по рылу. Тот постоял, постоял, покачался, лыбясь, потом свалился на снег, и юшка из уха заструилась... Случай не бог весть какой выдающийся, тем более космач со снега поднялся, вновь за дрова принялся и ну складывать их опять на проходе. Да только с тех пор хиреть стал дровосек, доходить прямо на глазах и сгорел буквально в несколько дней. Перекинулся. Вечером приволок копыта со своей дровокольни, а утром его нашли на нарах холодненьким... В больничке его, может быть, и откачали бы, ляг он туда вовремя, да только у него то ли ума, то ли смелости не хватило проситься в больничку. Так что замочил его Кум, форменным образом замочил...
– Помнится, Профессор наш рассказывал, что у японских мокрушников, которые жили в незапамятные времена при тамошнем царе Горохе, был такой способ хитрой мокрухи, – вставил Гога. – Назывался удар отсроченной смерти. Тюкнут человечка вроде бы несильно, извинятся, мол, миль пардон, случайно вышло, и отчалят восвояси. А штымп почешет ушибленное место, пожмет плечами и похиляет дальше по своим делам. А через день-другой подыхает, и никто не может понять, отчего да почему. А потому что мокрушники знали, в какую точку надо тюкнуть и с какой именно силой. Чуть послабже тюкнешь – не подействует, чуть посильнее – скопытится прямо на месте и сам рогомет засыплется. Профессор прогонял, что секрет этого удара навсегда утрачен... Может, Кум где надыбал этот секрет и теперь тренирует ударчик на нашем брате?
– Смешную байку Гога двинул, правда? Только куда лучше япошек умеют бить наши легавые. Про то, кстати, Кум и беседовал потом с Голубом. Верняк, Кум вызвал к себе чекиста Голуба и калякал с ним за тот случай с дровосеком. Он же видел, что Голуб его срисовал. Кум все допытывался, бил ли чекист людишек на допросах. И Голуб признался, что бил. Только не по ушам. Потому как в Ен-Ка-Ве-Де его сразу просветили: по бейцам можешь лупасить сколько влезет, а вот по ушам не трожь, убьешь как нечего делать и показания некому будет подписывать.
Пауза.
– А потом разговор Кума с Голубом повернул и вовсе в интересную сторону. Кум вдруг стал допытываться, что стало с чекистами, которые работали при наркоме Ягоде. «Да перебили почти всех, – отвечает Голуб. – А кого не перебили, тех пересажали». «А с вашим братом, с ежовцами?», – спрашивает Кум. «Та же история», – говорит Голуб. И тут Кум вдруг выдает: дескать, вскоре и нас поведут по Владимирскому тракту... Это-де в лучшем случае. А скорее всего, добавляет, забьют насмерть или к стенке поставят. Кум, конечно, сильно под этим делом был, – Марсель щелкнул себя по горлу, – но все равно... л-любопытные разговорчики вел гражданин начальник.