Второго Рима день последний
Шрифт:
Не веря собственным ушам, я спросил:
– Ты действительно позволишь мне снова встретиться с Анной, твоей дочерью и моей женой?
Он нахмурился.
– Не называй её пока своей женой. Но встретиться с ней и поговорить ты можешь. Да, лучше пусть она сама скажет тебе мои условия. Она дочь своего отца, и я доверяю её рассудку, хотя ты и сумел на какое-то время заморочить ей голову.
– Благослови тебя бог, Лукаш Нотарас,– воскликнул я от всей души. – Я плохо подумал о тебе и о твоих намерениях. Но, всё же, ты оказался
Смутившись, он улыбнулся и сказал:
– Конечно, я настоящий грек. Надеюсь, что и ты окажешься таковым.
– Когда и где я могу с ней встретиться?– спросил я, чувствуя, как дыхание перехватило у меня в груди при одной мысли об этом.
– Возьми моего коня, если хочешь, и скачи к моему дому прямо сейчас,– сказал он дружелюбно и громко рассмеялся. – Думаю, что моя дочь уже несколько дней ждёт тебя с нетерпением. Впрочем, небольшая разлука полезна вам обоим и лишь слегка вас остудит.
Я должен был понять, что его неожиданная доброта чересчур подозрительна. Но, позабыв о пушках и турках, о Блахернах и моём предназначении, я вскочил на его вороного жеребца и помчался галопом через весь город к Мраморному морю. В седле я громко кричал от радости. Майский день вокруг меня сверкал золотом и голубизной. Лишь стены и порт были повиты клубами чёрного порохового дыма.
Подъехав к благородному в своей простоте каменному дому, машинально привязав коня, я, как юноша на первое любовное свидание, подбежал к двери и ударил в колотушку. Только тогда, вспомнив о своём виде, я постарался стереть пыль и гарь с лица, плюнул на ладони и до блеска вытер доспехи.
Отворил мне слуга в небесно-голубом одеянии. Но я его даже не увидел. По коридору уже шла ко мне Анна Нотарас, стройная, красивая, с сияющими от радости глазами. Она была так молода и прекрасна среди своих родных вещей, что я не решился обнять её, а лишь любовался ею, затаив дыхание. Её шея была обнажена, губы и брови подкрашены. Чудесный гиацинтовый запах окружал её, как тогда, когда мы встретились в первый раз.
– Наконец,– прошептала она страстно. Обняла меня за шею и поцеловала в губы. Её щёки пылали.
Никто её не сторожил. Никто не запирал её в женской половине дома. Я не понимал ничего.
Она взяла меня за руку. И я был счастлив. Держась за руки, мы поднялись в большой зал на верхнем этаже. За узкими стрельчатыми окнами блестели серебряные волны Мраморного моря.
– Конец уже близок, Анна,– сказал я. – Ты не представляешь, что сейчас творится на стене. Я благодарен богу, что ещё раз могу посмотреть в твои глаза.
– Только посмотреть в мои глаза?– улыбнулась она. – И это всё, что ты хочешь сделать со своей женой?
Нет, я, ровным счётом, ничего не понимал. Мне всё казалось сном. Или я уже мёртв? Или пушечное ядро убило меня так мгновенно, что душа моя всё ещё пребывает на земле, связанная земными желаниями?
– Пей,– шепнула мне жена, Анна Нотарас
Её губы были для меня чудесным вином. Наичудеснейшим, наипрекраснейшим вином на земле было для меня её тело. Но когда я захотел к ней прикоснуться, она остановила меня рукой. Её зрачки расширились и потемнели. Она сказала:
– Нет. Пока нет. Сядь, мой любимый. Сначала мы должны поговорить.
– Не говори ничего,– попросил я, разочарованный. – Не говори ничего, дорогая моя. Все эти разговоры превращаются в ссору и острые слова, которыми мы раним друг друга. Взаимопонимание приходит не от слов, а от чего-то другого.
Глядя под ноги, она произнесла с упрёком:
– Значит, тебе нужна лишь постель. И ничего больше. Может, я для тебя только тело?
– Ты сама к этому стремилась,– ответил я с горечью.
Она взглянула на меня и её глаза часто заморгали, наполнились блеском слёз. – Будь же благоразумен, наконец,– произнесла она. – Ты говорил с моим отцом. Он готов простить нас, если только ты этого пожелаешь. Впервые он разговаривал со мной как со взрослым человеком, объяснил мне, что он думает, на что надеется, к чему стремится. Впервые я хорошо его понимала. Ты также должен постараться его понять. У него есть определённый план.
Я нахмурился и стал холоден как лёд, но Анна продолжала говорить, страстно лаская мою покрытую копотью руку в своих руках.
– Он мой отец. А мой отец не может сделать ничего дурного. Он самый знатный после кесаря человек. Если кесарь предал свой народ и веру и продал город латинянам, то мой отец ответственен за судьбу народа. Это его долг. Тяжёлый, унизительный, но уклониться от него он не может. Разве ты с ним не согласен?
– Продолжай,– сказал я горько. – Мне кажется, я это уже слышал.
Анна вспылила:
– Отец не предатель. Он никогда не унизится до чего-то подобного. Он политик, который спасает всё, что только возможно из-под руин нашего города.
Она внимательно наблюдала за мной сквозь ресницы. Никаких слёз уже не было в её глазах, хотя моргать она не перестала.
Казалось, она тешила своё женское тщеславие, когда говорила:
– После падения города я могла бы стать женой султана Мехмеда. Тогда султан заключил бы союз с греческим народом. Мой отец очень огорчился, когда узнал, что я из-за каприза перечеркнула его планы. Но ведь я о них не догадывалась. Он никогда не обмолвился об этом ни словом.
– Действительно, ты много потеряла,– перебил я её язвительно. – Сначала ты должна была стать базилиссой. Потом одной из десятков жён будущего властелина мира. Тебе не повезло. Понимаю, ты жалеешь. Но не огорчайся, мне не так уж долго осталось жить. Скоро ты опять будешь свободна.