Второго Рима день последний

Валтари Мика Тойми

Он бросил на меня быстрый взгляд и поспешно добавил:

– Это я так, чтобы убить время думал, как бы я поступил, если бы был турком. Скажи мне, правда ли говорят, что кесарь погиб?

И когда я в подтверждение кивнул головой, он живо перекрестился и сказал:

– Слава богу. Теперь нет никакого сомнения, что все мы законно стали подданными султана. Господин, возьми меня к себе невольником, чтобы я мог сослаться на тебя, если кто-либо захочет меня увести.

Больше я выдержать не мог. Схватил его за бороду и рванул так, что принудил его смотреть мне прямо в глаза.

– Где моя жена Анна Нотарас, которую я доверил тебе, а ты поклялся её спасти?

– Мертва,– сказал Мануэль просто, высморкался, перепуганный, в руку и разразился горьким плачем. – Ты сказал, что как только город падёт, я должен ударить её по голове, если она не захочет идти со мной добровольно, и перевезти её лодкой на корабль Джустиниани. Для этой цели я припрятал ослика, но, наверно, потерял бы его в самом начале, если бы не продал одному венецианцу, который хотел перевезти из Блахерн в порт шкаф, выложенный мозаикой. Это был очень красивый шкаф.

– Анна!– крикнул я и рванул его за бороду.

– Не дёргай меня за бороду, господин, ведь мне больно,– защищался Мануэль с упрёком. – Я делал, что мог и рисковал жизнью ради этой сумасшедшей женщины только из-за верности тебе и не ждал никакого вознаграждения. Но она меня не желала слушать, а когда я узнал её мотивы, то мне ничего не оставалось кроме как остаться с ней и ждать рассвета.

Он с упрёком смотрел на меня, огорчённо тёр колени и, всхлипывая, продолжал:

– Значит, такова твоя благодарность: пинаешь меня и терзаешь, хотя у меня опять болят колени и, вдобавок, разболелось горло. Видишь ли, твоя жена не могла решиться рассказать тебе о позоре своего отца. Ведь ты всё принимаешь чересчур серьёзно. В доме отца она узнала о его плане во время штурма тайно оставить открытой и неохраняемой Керкопорту только как доказательство доброй воли греков. Конечно, мегадукс не считал, что это поможет султану. Ведь турки не могли к ней подобраться между наружной и внутренней стеной. Разве только совсем маленькой группой, сначала взяв наружную стену возле ворот Харисиуса. Но Нотарас полагал, что если ворота останутся открытыми, это будет иметь политическое значение, как довод сотрудничества греков.

– Без сомнения,– ответил я. – Граница между политической оппозицией и изменой тонка как волос. Но открытые и неохраняемые ворота – это бесспорная измена. Никто не сможет этому заперечить. Многие были повешены за гораздо меньшие поступки.

– Конечно, измена,– охотно согласился Мануэль. – Так же считала твоя жена и поэтому сбежала к тебе. Да и любила она тебя, хотя и не была слишком высокого мнения о твоём уме. Но, думая об отце, она хотела помешать измене и проследить, чтобы ворота не стояли открытыми. С этой целью мы и пошли к Керкопорте, как ты и приказал, вероятно, полагая, что это самое безопасное место. Хм… так оно и должно было быть! И там мы оставались, хотя греческие стражники неоднократно пытались нас прогнать, говоря, что никому мы там не нужны. Кто они такие, я не знаю, так как они старательно прятали лица в потёмках. Думаю, это были люди мегадукса, которые по его приказу заменили прежних стражников и отослали их с поста.

А позднее, когда всё началось,– продолжал Мануэль, – они попросту отодвинули засов и открыли ворота, потому что у них был ключ или настоящий или поддельный. Тогда твоя жена подошла к ним с мечом в руке и потребовала ключ.

Сначала они пробовали её запугать. Но когда увидели, что это не помогает, бросились на неё все разом, а было их пятеро, и закололи прежде, чем она успела закричать.

– А ты, что сделал ты?– спросил я.

– Убежал,– признался Мануэль с виноватым видом. – Убежал так быстро, как только смог и в темноте они не поймали меня, несмотря на мои больные ноги. И поскольку ничего другого мне не оставалось, то я пошёл и продал моего ослика венецианцу, о чём я тебе уже рассказывал.

– Ради бога!– воскликнул я. – Почему ты не поднял по тревоге венецианцев?

– Пробовал,– ответил Мануэль. – Но они мне не поверили. Они были заняты обороной стены в Блахернах. Их командир показал мне карту, на которой указано, что Керкопорта относится не к ним, а к грекам.

Мануэль начал хихикать и зажал рот рукой:

– Кажется, они подумали, что я сумасшедший или что всё это происки греков с целью ослабить венециан. Ведь в Блахернах все стены покрыты надписями: «Латиняне, убирайтесь домой!» и тому подобными. Наконец, он пригрозил, что прикажет меня повесить, если я буду им надоедать. Тогда я обратился за помощью к братьям Гуччарди. Но ночь подходила к концу, и у них было слишком много работы по отражению турецких атак на вылом в большой стене. И тогда… да, потом…Ты не поверишь, но потом я подумал, что я тоже грек, а мой отец был подносчиком дров у кесаря Мануэля. Конечно, я вспомнил с сожалением о моих припрятанных денежках и о моей единственной жизни. И всё же, я поднял меч одного из убитых и побежал обратно к Керкопорте.

Кажется, только сейчас он удивился собственной глупости, развёл руками и воскликнул:

– Как правда то, что я здесь стою, так правда и то, что я побежал обратно к Керкопорте, думая каким-либо образом её снова закрыть. Но к счастью, смелость ко мне пришла слишком поздно. Я наткнулся на янычар султана, поспешно отбросил меч и поднял руки, прося Пресвятую Деву Марию в Блахернах, чтобы она меня спасла. И молитва моя помогла чудесным образом. Турки схватили меня с двух сторон как в тиски и на ломаном греческом потребовали вести их к монастырю Хора, хотя было их всего человек двенадцать. И побежали туда со всех ног. Во всяком случае, это были люди дела.

– Именно тогда турки прорвались через ворота святого Романа,– произнёс я. – Нет, измена под Керкопортой не имела никакого значения. И ворота были заперты, когда я их увидел сегодня утром.

– Да, как только венециане увидели знамёна прорвавшихся янычар, то совершила смелую вылазку,– сказал Мануэль. – Когда я оглянулся, они как раз выбегали из дверей в дворцовой стене, сверкая мечами в доспехах, а над их головами развевалось знамя со львом. Янычар, задержавшихся у Керкопорты, они убили и, прежде чем вернуться в Блахерны, заперли Керкопорту.

– А ты? – спросил я.

– Я показал янычарам дорогу к монастырю Хора и надеялся, что Чудесная Дева успокоит их дикие инстинкты,– объяснил Мануэль смущённо. – Но человеческая природа столь плоха, что их жажда грабежа победила всё. Храм был убран розами и до краёв наполнен молящимися женщинами со свечами в руках. Но янычары надругались над святыней и стали прорубать себе дорогу в толпе безоружных женщин к иконостасу. Там они выломали дверь и в одно мгновение порубили чудесную икону на четыре куска. Тогда ужас охватил меня. Я не захотел больше оставаться в таком безбожном обществе и убежал вместе с женщинами.

Потом я пристал к венецианцам, когда они покидали Блахерны,– продолжал свой рассказ Мануэль. – К счастью, некоторые из них меня знали. Иначе, они бы убили меня только за то, что я грек. Когда они прокладывали себе дорогу через город, то рубили и турок и греков без разбора, а также ограбили немало домов, ведь времени у них было предостаточно. Ими овладело бешенство, потому что столько их товарищей зря погибло на стенах, а их байлон попал к туркам в плен. Я добрался с ними до порта, а потом спрятался здесь в погребе и вверил свою жизнь богу. Я намеревался вылезти только завтра утром, когда турки немного успокоятся. Сегодня же они готовы убить каждого встречного только ради удовольствия убивать, кроме женщин, от которых получают удовольствие другим путём.