Второй фронт
Шрифт:
Надо маскировать свои танки в перелесках, в кустах, за стогами сена и соломы, за строениями, поджидать врага, подпускать на расстояние прямого выстрела и, выскакивая из засад, расстреливать танки врага шквальным огнем. При этом нельзя задерживаться и становиться мишенью для врага. Нужно быстро откатываться назад, менять позицию и, появляясь из укрытия в другом месте, опять открывать шквальный огонь, не давая врагу опомниться.
В случае, если будет повреждена рация и утеряна связь, экипажи должны действовать самостоятельно, придерживаясь
Он умолк и с полминуты стоял неподвижно. Потом тряхнул головой и скомандовал:
— По машинам!
— По ма-ши-на-м! — разноголосо повторилась команда. Танкисты вскочили и бегом бросились к танкам…
Экипаж танка «Смерть фашизму», хотя белая надпись на его башне была тщательно замазана зеленой краской, так как могла мешать маскировке, стоял около своей «тридцатьчетверки», ожидая приказа.
Командир танка сержант Булатов — небольшой, коренастый, с черными усиками, которые свисали на рассеченную губу, был одногодком Максима Клейменова. Но он уже отслужил действительную, окончил танковую школу, участвовал в первых боях с немцами в Пятнадцатой танковой дивизии и был дважды ранен осколками. Как обстрелянный танкист, он был назначен командиром танка. Но он был хорошим товарищем и добрым малым.
Башенный стрелок Угрюмов, вопреки своей фамилии, оказался весельчаком и балагуром. Широколицый, вихрастый, с большим, почти всегда смеющимся ртом, он заражал всех весельем и бодростью, никогда не унывал. Заряжающий Гипаненко, в противоположность ему, был молчаливым, задумчивым. И если случались свободные минуты, тихонько напевал себе под нос украинские песни.
Клейменов приспосабливался к характерам товарищей и никому не говорил, что он инженер.
Все четверо быстро привыкли друг к другу и жили одной семьей.
И хотя Клейменов не говорил, что он инженер, его любознательность, дотошность, сообразительность бросались в глаза и начальству, и товарищам. Еще на ученьях он быстро освоил рацию, научился прицельной стрельбе из пушки и пулемета. Булатов догадывался, что Максим не простой слесарь и не простой механик-водитель, но до поры до времени помалкивал, так как Клейменов ни в чем не выказывал своего превосходства.
Уже начинало смеркаться, потянул холодный ветер, а приказа к выступлению все не было.
— Почему это держат в лесу? — спросил Угрюмов.
— Ясно почему, — авторитетно пояснил Булатов, — ждут темноты, чтобы скрытно от врага занять позиции.
— Видите, кто-то бежит, — сказал Угрюмов.
— Командиров в штаб! — послышался голос посыльного. — Срочно! — и посыльный побежал дальше.
— Надо идти, — сказал Булатов и тоже побежал.
Вернулся он минут через двадцать и, на вопрошающие взгляды товарищей, взмахнул рукой.
— Все в машину! Приказано снова грузиться на платформы. Немцы где-то прорвали фронт. Нас срочно перебрасывают…
Состав мчался всю ночь. Ранним промозглым утром остановились на какой-то станции. Был густой туман, скрывавший все вокруг.
В этой туманной тишине слышались топот сапог и голоса командиров. Была дана команда разгружаться. Экипажи узнали, что состав прибыл в Мценск.
Пока шла разгрузка первого эшелона, туман рассеялся, но тучи сгустились и полил дождь. Танки, пушки, машины, ящики со снарядами сгружали прямо в грязь. Люди промокли до нитки, но были довольны тем, что погода укрыла от «юнкерсов».
Каждый чувствовал: случилось что-то страшное. А что именно — никто не знал…
Лишь часа через три от вернувшихся с задания разведчиков узнали, что немцы ворвались в Орел…
Экипаж танка «Смерть фашизму» прибыл с первым эшелоном и стал в укрытие под зеленью. Танкисты, устав и вымокнув под дождем, согревались в танке, ожидая команды. Настроение было тяжелым. Никто не шутил. Булатов, чтоб как-то приободрить товарищей, прервал тягостное молчание.
— Клейменов! Ты следишь за газетами… Может, объяснишь, как это немцы оказались в Орле?
Максим достал из кармана карту, которую купил еще в Сталинграде, разложил на коленях, долго всматривался.
— Ну, что молчишь? — заторопил Булатов.
— Еще три дня назад они стояли под Глуховом. А оттуда до Орла больше двухсот километров. Что-то не то… Неужели они шли, не встречая никакого сопротивления?
— Значит, оборона была неглубокой, — сказал Булатов. — Прорвали ее — и айда в чистое поле…
— В Орле их, конечно, не ждали. Да там и войск, наверное, нет. Беда в том, что от Орла к Москве прямая дорога и, очевидно, никакого заслона.
— А мы на что? — усмехнулся Булатов, стараясь развеселить товарищей. — Мы первые дадим им по зубам.
Клейменов промолчал, и никто из танкистов не улыбнулся. Клейменов лучше других понимал, что случилось нечто непоправимое, и был угнетен и подавлен больше других.
Булатов и сам понял, что шутка не удалась, но не хотел предаваться унынию.
— Ребята, а у меня семечки есть! — вдруг сказал он весело. — Кто хочет полущить? — И, достав горсть семечек из кармана, стал сыпать в протянутую ладонь Угрюмова.
В броню кто-то застучал.
— Мы на месте! — высунулся в верхний люк Булатов.
— К командиру! — послышался голос посыльного.
Булатов выскочил из танка и, очень скоро вернувшись, крикнул нарочито громко:
— Все по местам! Наша рота с десантом идет в разведку к Орлу…
Тревога и страх за Москву, угнетавшие танкистов, еще больше угнетали и пугали командира бригады Бутакова, на которого была возложена Ставкой непосильная задача — остановить задержать продвижение танковой армии Гудериана.