Второй вариант
Шрифт:
А ведь рисковал. Мало ли чем могло ему обернуться признание! К тому же и со старшиной испортил отношения на все время, пока Кузнецкий не выпустился. Хорошо, что комбат был седой и мудрый. И седину, и мудрость ему дала война. Он согласился с Сергеем, что справедливость в конце концов всегда должна торжествовать.
Да, случались у Гольдина такие повороты, потому и прощали ему курсанты то, что не простили бы другому.
— Ты карьерист, Сережка, — сказал я.
— Ага, — опять с готовностью согласился он. — А разве это плохо? Карьера приходит к тому, кто много и хорошо работает. От этого польза делу. А мыльницы —
— Красиво ты говоришь, Сергей.
— Это бывает со мной, Леня. А если по-серьезному, мы должны добиваться в жизни многого. Нам водить дивизии и армии. И чем быстрее это случится, тем лучше. Для меня, для тебя. И для наших будущих подчиненных. — И добавил: — Потому что у них будут мудрые и справедливые командиры. А?
Мы сидели в тот вечер в своей комнатенке. Две солдатские кровати, выпрошенные нами у кладовщицы, разделял стол, устроенный из снарядных ящиков. В переднем углу, там, где в старых избах место иконам, висел портрет бравого усача в траурной рамке. Тетя Маруся, хозяйка, вязала, сидя на сундуке. Не понимая сути разговора, взглядывала на нас с беспокойством. Только под самый конец вмешалась:
— Чудно вы как-то балакаете. И не ругаетесь, а как ругаетесь.
— Нет, мамаша, — Сергей с первого дня нашего квартирантства стал ее так называть, — не ругаемся. Такое для нас, мамаша, непозволительная роскошь.
— Роскоши-то у вас кот наплакал, — отозвалась она. И тут же спохватилась: — Ой, Лёнчику! — И, всплеснув руками, засеменила в горницу, вернулась, держа в руках конверт. — Катька, почтальонша, еще утром принесла...
«Здравствуй, дорогой друг Леня!..»
Письмо было от Ивана. Уже третье, как мы расстались. Писал только мне, и Серега демонстративно выказывал обиду. Вот и сейчас — ушел прохаживаться по деревенской улице, наверное, в сторону церкви подался, оставив меня наедине с Ивановым письмом.
«...Шлю тебе таежный привет и массу наилучших пожеланий. Как вы там с Сергеем в теплых краях?.. У нас тут такие кедры! Как раз идет шишкобой. Посылаю вам посылку с шишками. В службе дела у меня идут нормально. Собираюсь менять специальность. Вы сами с усами, догадываетесь, что к чему.
Зайцев здесь, говорят охотники, навалом. Только синих нету. Может быть, за рекой водятся, но до нее идти пешком двое суток.
Напиши, Леня, женился ты или нет. Тебе бы надо невесту попроще, шибко уж у нее мать с отцом важные. Я тебе и раньше об этом хотел сказать, да все как-то не решался. Ну, да не мне судить. Особенно если вы поженились, тогда не задерживайтесь с сыном — продолжайте фамилию...
Будь здоров, Леня!
Твой друг Иван Шестаков.
P. S. Не женился ли Сергей?»
Ах, Ваня-Ванюша, белая головушка! Вспомнил нас в своем дальнем далеке! Шишками кедровыми, видишь ли, решил порадовать.
Нет, Ваня, не женился Сергей. Не любит он Ольгу. Даже письмо ей отправил всего одно. А она ему каждую неделю пишет.
И я не женился, Иванушка. Письма мои улетают, а обратно не возвращаются.
И нет у нас кедров, Ваня. Есть лес километрах в десяти, куда я так ни разу и не выбрался. Потому что времени в обрез. Даже редкие выходные уходят на «Мостушку» и еще на одного человека. Есть у меня в расчете такой — рядовой Гапоненко. Вот уж послал бог подчиненного!
Я понял, Иван, твой намек. У нас тоже поговаривают насчет перехода на ракетную технику. Но это еще неизвестно когда и неизвестно кому. Так что, считай, тебе повезло.
Устаю, Ваня, чертовски. Уходим в полк — темно, возвращаемся — темно. Спать охота, ну просто мочи нет, а тут надо готовиться к политзанятиям. Так что, Иван, не смогу тебе сегодня ответить на письмо. В воскресенье напишу обо всем, отведу душу. Потому что насчет души что-то не получается у нас с Сергеем...
Осень приползла дождливая, слякотная, грязная. Мы не успевали мыть, сушить и начищать ваксой сапоги. И на рядового Гапоненко, видно, осень подействовала: он приутих, исчезла из его глаз нахалинка. Мне даже иногда казалось, что вместо нахалинки в них поселилась тоска.
Мой помощник сержант Марченко говорил:
— Как бы не учудил чего Гапоненко!
Я попытался как-то вечером поговорить с ним, но он глянул с непонятной для меня укоризной и сказал:
— Индивидуальную беседу, значит, решили со мной провести. Беседуйте!
И на все вопросы отвечал:
— Никак нет...
Да я и сам понял, что не получается разговора, и вряд ли вообще получится. Между нами стояла стена, которую ни свалить, ни даже пощупать. Настроение от этого сделалось хуже некуда, и я показался себе беспомощным, как кутенок, которого кинули во взрослую собачью стаю.
Наверное, Гапоненко почувствовал мое состояние, я уловил даже какое-то сопереживание в его глазах. После чего он вдруг спросил:
— А что вас, товарищ лейтенант, с Зеленой Мыльницей связывает?
— С какой еще «мыльницей»?
— Разве вы не знаете, что у вашего дружка такое прозвище красивое?
— У лейтенанта Гольдина, что ли? — уточнил я, хотя уже и так понял, что речь о нем.
Значит, прилепилась-таки зеленая мыльница к его имени. Наверное, любой, даже самый маленький поступок оставляет след: в памяти ли, в жизни ли, в психологии человека. Интересно, знает Гольдин о своем прозвище или нет? Пожалуй, нет, потому что к этому времени мыльницы ушли для него в прошлое, а сам он летал на крыльях почина.
Случилось это так.
Мы с ним были в числе нашей полковой делегации на окружной комсомольской конференции. Он сам напросился в выступающие. Еще до отъезда сидел ночами в нашей комнатенке и все писал, комкал листы, швырял на пол и снова писал. Даже в поезде, когда мы ехали на конференцию, вносил какие-то исправления в свою речь.
А речи катились с трибуны гладкие и круглые. Почти каждый из ораторов заверял в чем-то настолько неконкретном, что слова даже не затрагивали сознание сидящих в зале, а может быть, и в президиуме.
Наконец слово предоставили лейтенанту Гольдину.
— Я уполномочен комсомольской организацией нашего взвода сообщить следующее, — так начал Сергей. И, очень четко выговаривая слова, не заглянув ни разу в бумажку, произнес речь.
Все его подчиненные брали обязательства стать отличниками боевой и политической подготовки, спортсменами-разрядниками. Все обязались овладеть всеми смежными специальностями в расчетах. И больше того, получить классность по совсем уж посторонней (впрочем, нужной!) специальности химика-дозиметриста. Еще они обещали разбить на территории городка комсомольскую аллею.