Второй выстрел
Шрифт:
Я пропустил мимо ушей это оскорбительное замечание.
— Если ничто другое не поможет, я готов признать перед судом, под присягой, что это я застрелил Скотт-Дейвиса, — ответил я со злостью. — Имей это в виду.
— Браво, браво! — воскликнул Шерингэм с иронией, которая меня просто бесила. — Наш маленький герой. Очень впечатляет. Наверное, все будут тебе аплодировать. Только знаешь, никто ведь тебе не поверит. По крайней мере, не теперь.
— Почему это?
— Да потому, что Аморель слишком хорошо рассказала свою историю, будь то правда или ложь. Ты в ней вовсе не тянешь на трагический персонаж, скорее на комический. Она представила тебя в смешном виде, а пет ничего более далекого от трагедии, чем смех. Если она все это сочинила, то готов признать — это был поистине гениальный
— Думаешь, приятно, когда из тебя делают посмешище на людях?
— Нет, конечно, но все же лучше, чем когда тебя вешают в приватном порядке — мрачно парировал Шерингэм. — Нет, все-таки у тебя с мозгами не все в порядке. Ты что, ничуть не благодарен этой девушке? Да тебе следует ползать перед ней на коленях от благодарности, если в самом деле ты сказал правду, а она соврала.
— Знаешь что, Шерингэм, — взорвался я, — если ты собираешься и дальше меня оскорблять, нет смысла продолжать этот разговор. Я в долгу перед тобой за то, что ты так быстро откликнулся и приехал, но теперь, раз ты сам говоришь, что подозрение с меня снято, я могу продолжать заниматься этим делом так, как сочту нужным. Благодарен ли я мисс Скотт-Дейвис или испытываю противоположные чувства, вряд ли это кого-то касается.
Этот разговор происходил тем же вечером после ужина. Шерингэм пришел с столу слишком поздно, когда все остальные уже заканчивали ужинать. Он не стал ничего объяснять, но позже сказал мне, что долго беседовал с полковником Грейсом, начальником полиции, который (по его словам) "после пары джин-тоников стал весьма благодушен и разговорчив". Мы обсуждали ситуацию, уединившись в кабинете Джона. Тот предоставил комнату в паше полное распоряжение и удалился.
Шерингэм критично посмотрел на меня. Я высказался с излишней горячностью, но его, кажется, нисколько не обидели мои слова. Вместо этого он рассматривал меня с таким невозмутимым любопытством, что скоро мое раздражение уступило место чувству неловкости.
— Ладно, — сказал он спокойно. — Я все понял. Ты боишься за Аморель. Разумеется, как это я сразу не догадался, очень глупо с моей стороны. Ты думаешь, что, вытащив твою голову из петли, она рискует подставить свою. Не стану отрицать, такая опасность не исключена. Ты что, влюблен в нее, Тейперс?
— Тебе непременно надо быть таким бестактным?!
— Так и есть, влюблен, — невозмутимо констатировал Шерингэм. Вообще-то ничего удивительного. Такая девушка, должно быть, одна на миллион, раз она способна на такие поступки. А теперь постарайся на меня не орать, Тейперс, потому что я хочу дать беспристрастную оценку сложившемуся положению. Так что придержи свои эмоции и не перебивай, и я изложу тебе свою точку зрения ручаюсь, тебе будет интересно. Так вот, полиция верит ее рассказу, и у нее для этого есть достаточно причин. Она выставила тебя дураком, причем очень убедительно (не петушись, это правда). Она и себя представила дурочкой, такой, знаешь, трогательной и наивной глупышкой, которая смотрит на мир широко распахнутыми глазами. Эта часть не слишком убедила полицию, но зато прозвучала вполне убедительно для коронера и публики, их-то она точно провела. Она рассказала такие подробности, которые звучали очень правдоподобно и изобрести которые можно только при необыкновенно развитом воображении: например, эпизод с розой или как ты ходил кругами по поляне и бормотал: "привет". И, наконец, есть еще одно подтверждение — сама эта пресловутая роза — кстати, ты так и не объяснил, откуда она там взялась. Видишь ли, ее выдумки звучат убедительно, потому что они вписываются в твои характер. Следовательно, полиция (которая всегда понимала, что дело против тебя имеет шаткое основание) теперь считает, что ты намеренно прикрывал девушку, рискуя навлечь подозрение на себя. Кстати, могу для разнообразия сделать тебе комплимент — они считают, что это тоже укладывается в твой характер.
Наверное, мне не надо тебе объяснять, что им понадобилось
Более того, можно с уверенностью сказать, что, даже если полицейские не поверили ее истории, они знают, что дело против тебя рухнуло. Если она готова повторить свои показания на суде, у них не будет и одного шанса на миллион, чтобы тебя признали виновным. Насколько нам известно, у них нет ни одного неопровержимого доказательства. Речь идет об одних свидетельских показаниях против других. Даже если ты сделаешь им одолжение и признаешься в убийстве прямо перед присяжными, как ты тут заявил, могу тебя уверить, они тут же оправдают тебя на основании ее показаний, и ты сойдешь со свидетельской трибуны под одобрительные возгласы зрителей. Теперь полиция не посмеет даже коснуться тебя. Но это не значит, что они не посмеют коснуться ее: раз они уверены, что это убийство, им нужна законная добыча. Ну так что, Тейперс, ты по-прежнему настаиваешь, что мне пора паковать чемодан и отправляться домой? Или все-таки остаться и продолжить расследование?
Мое нервное раздражение уже испарилось. Шерингэм был совершенно прав. Меня охватил страх — нет, настоящий ужас. Потому что если я всего лишь боялся, когда дело касалось меня одного, то теперь, когда в опасности оказалась Аморель, я испытывал самый настоящий панический ужас. Что же она натворила, эта милая девочка, которая бог весть что вообразила… Она избегала меня после допроса, но мне все же удалось спросить ее по дороге домой, отозвав на минутку, почему она это сделала, и она ответила мне почти сердито:
— О господи, да за кого вы меня принимаете? Вы что же, полагаете, что я могу бросить вас в беде после того, что вы сделали ради меня? Устала я от ваших глупостей. — Выдав эту тираду, она торопливо догнала остальных, а я с тех пор так и не улучил возможности поговорить с ней наедине. Аморель и в самом деле была непредсказуема.
— Да, — ответил я Шерингэму, — пожалуйста, продолжай. Почему полиция уверена, что это убийство?
— Бедный старина Тейперс, — сказал Шерингэм с сочувствием, которое на этот раз не вызвало у меня внутреннего протеста. Хоть я и не привык полагаться на кого бы то ни было в жизни, сейчас мне неожиданно приятно было почувствовать чью-то поддержку. — Имей в виду, сейчас улик против нее не больше, чем было против тебя: пока все, что у них есть, это мотив и возможность, и то последняя основана на ее собственном признании. Недостаточно, чтобы полиция могла с этим работать.
Что касается убийства, то я вовсе не говорил, что они в этом уверены, я сказал: практически уверены. Они все еще не исключают возможность несчастного случая, пусть и маловероятную. Правда, есть два нюанса, которые указывают на убийство. Первый — это траектория пули, которая прошла сквозь тело почти горизонтально; это, разумеется, говорит о том что ружье должно было находиться на одном уровне с пулевым отверстием. Другими словами, что выстрел был произведен из обычного положения, то есть с плеча, причем с плеча кого-то, кто был на несколько дюймов ниже Скотт-Дейвиса.
— А тебе не кажется, что это доказательство притянуто за уши?
— Вовсе нет. Это очень разумное, если не сказать, очевидное заключение. А вторая загвоздка — отсутствие следов пороха. Это очень важно. Видишь ли, если он и в самом деле волок ружье за собой за дуло, го пуля из него могла пролететь не более пары футов, прежде чем войти в тело.
— И при этом непременно должны были остаться следы пороха?засомневался я. — Даже при выстреле из маленького двадцать второго?
— Ладно, пусть не пороховые следы, скорее следы дыма, но тем не менее безошибочные. Я как-то присутствовал при испытаниях, где как раз таким патроном стреляли с различного расстояния в белую картонную мишень. Дым оставлял следы уже с четырех или пяти футов.