Вторжение
Шрифт:
А вкусивший безграничной власти товарищ Сталин все больше и больше будет становиться недосягаемым для критики, убеждаясь в безальтернативное™ придуманной им модели нового общества, и жесткими, бескомпромиссными мерами насаждать его, заключая страну в безжалостные рамки тюремных решеток, окутывая проволокой концентрационных лагерей.
Всех перспективно непослушных потенциально сомневающихся, а также тех, кто упрекал товарищ Сталина в мягкотелости, уберут Ягода, Ежов и Берия. Теперь это станет уже технической стороной дела.
Но как случилось, что партия пошла за Иосифом Джугашвили, превратившимся в Великого Сталина? Ведь он вовсе не устраивал дворцовый переворот, не занял престол вдруг, поставив всех перед случившимся фактом… Ведь за
И даже тот, кто знал кровавую правду, никогда не смог бы выстрелить в маленького человека с желто-коричневым, изрытым оспой лицом, ибо стрелять в товарища Сталина это больше, чем выстрелить в себя. Это означало бы убить идею, за которую настоящий коммунист готов заплатить цену неизмеримо высокую, нежели его собственная жизнь.
Но какие такие личные качества вождя одурманили его ближайшее окружение, партийный аппарат, остальных коммунистов, весь народ, наконец? Может быть, прав Платон, утверждающий в трактате «Государство», что от тимократии — власти честолюбцев — человечество следует к олигархии — власти немногих… Эта власть в свою очередь взрывается бедными, утверждающими демократию, власть народа, господство большинства, диктатуру определенного класса. Но демократия, такая, казалось бы, идеальная с точки зрения социалистических воззрений форма правления, таит в себе самой опасность вырождения в тиранию — наихудший вариант реальной действительности.
Именно тирания, указывает Платон, сильнейшее и жесточайшее рабство, возникает вдруг на всеобъемлющей свободе.
Не к нашим ли горе-демократам, довольно скоро заговорившим о необходимости насилия, обращался через длинную череду веков античный любомудр?
С удивительной и, добавим, пугающей прозорливостью показывает старый мудрец, как народное представительство становится тем корнем, из которого произрастает тиран. На первых порах, говорит Платон, будущий вождь «улыбается и обнимает всех, с кем встречается, не называет себя тираном, обещает многое в частном и общем, освобождает от долгов, народу и близким к себе раздает землю и притворяется милостивым и кротким ко всем».
Узнаете портрет известного популиста, в которого до смерти влюблены наши экзальтированные и насквозь, увы, политизированные дамочки?
Читая Платона, невольно приходишь к мысли, что философ постиг секрет перемещения во времени и побывал в нынешнем веке… Тирану, справедливо и пророчески утверждает Платон, необходимо постоянно воевать с кем-либо, чтобы народ чувствовал потребность в предводителе. Поскольку такие войны разоряют страну, приводят ко все новым и новым тяготам, у народа пробуждается ненависть к вождю… И даже те, кто способствовал его возвышению, начинают осуждать избранника.
В свою очередь тиран, желающий сохранить власть, оказывается перед необходимостью уничтожать всех, кто сомневается в его правоте. Он будет вести кровавое дело до тех пор, предостерегает потомков афинский философ, «пока не останется у него ни друзей, ни врагов, от которых можно было бы ожидать какой-нибудь пользы».
Автор прав, как прав и член-корреспондент Игорь Шафаревич, когда оба они выводят родословную советской демократии к временам Платона, его трактату «Государство». Мне неоднократно доводилось беседовать с афинским мудрецом и его другом-учителем Сократом, и оба они призывают потомков не рассматривать указанную выше работу в качестве какого-либо наставления или руководства к действию. Платон утверждает, что он вообще, хотел сделать из трактата «Государство» нечто вроде антиутопии в духе «Часа Быка» Ефремова, «1984» Оруэлла, «Мы» Замятина или романа «Когда спящий проснется» Уэллса. И даже снабдил сие сочинение комментарием, который, к сожалению, до нашего времени не дошел.
Тем
Со мной было проще. Товарищ Сталин суть верный ленинец, то есть политический деятель, из категории эпигонов. С последних же спрос короткий.
…В том, что Сталин был тираном вселенского пошиба, теперь уже не сомневаются, наверно, даже сталинисты. — Пометка Сталина на полях: «В этом я не сомневаюсь тоже». — Другое дело в том, что назрела необходимость получить ответ на вопрос: можно ли было избежать подобного жестокого расклада? И поэтому крайне важно уяснить факторы, объективные и субъективные, которые сложились воедино и привели к тому, что было обозначено весьма индифферентными и легковесными, увы, словами «культ личности».
Но справедливо ли платоновскую схему, подсмотренную философом в античных реалиях, налагать на такие близкие нам события конца прошлого и начала нынешнего веков? Ведь времена, отстоящие от тогдашних на две тысячи с лишним лет, вовсе иные, да и место перенесено в государство Третьего Рима… Да, такой прием, может быть, не годится для исторической науки, но литератор может позволить подобную вольность.
Действительно, что мы имели в России до Семнадцатого года, если не подлинную олигархию? Хотя и патриархального, то есть, относительно человеческого типа… Она была безжалостно сметена революцией, к власти пришли якобы бедняки, установилась диктатура пролетариата, а если точнее — диктатура партии большевиков, а еще точнее, в нынешнем ее виде — функционерского аппарата.
Объективности ради следует согласиться, что российское общество, в котором партия большевиков начинала тайную, разрушительную деятельность, было куда более плюралистичным, нежели навязанное силой диктатуры, теперь уже неважно какой, русскому народу.
Да, государственное правление империи было олигархическим, да, имело место монархическое самодержавие, да, существовал царизм, опиравшийся на огромный бюрократический аппарат, было засилие помещиков и фабрикантов, хроническое малоземелье крестьян и нищета рабочих. Но была и многопартийная система, была и Государственная дума, существовали и сельские сходы самоуправления в деревне, множество действительно работающих беспартийных обществ, земств, наконец.
Пусть с известной, исторической обусловленной ограниченностью, пусть с традиционной «азиатчиной», пусть в не совсем демократических формах, но ведь все это было, было… Во всяком случае, царская тюрьма и ссылка в позднейшем восприятии большевиков, захвативших власть в Семнадцатом, но объявленных Сталиным «врагами народа» в Тридцать седьмом, выглядели чуть ли не «золотым веком» по сравнению с исправительными учреждениями ГУЛАГа.
Демократия как форма правления в России умерла, едва успев появиться на свет, доказав тем самым, что схема Платона работает не всегда. Тирания вдруг вздыбливается над обществом, не дав ему насладиться радостью народного представительства.
Была ли этому виной только личность Сталина, превратившегося в тирана всех времен и народов, тут уж безо всяких кавычек?
Вовсе нет. Вариантность развития человечества предполагает и другие пути для нашего несчастного народа. Но вряд ли стоит моделировать по принципу «Что бы мы имели, если бы…» Если бы письмо Ленина зачитали на заседании съезда, а не келейно по делегациям. Если бы Каменев и Зиновьев проявили большую принципиальность, а не затевали политические игры внутри Политбюро, игры, в которых разменной монетой, как вождям партии казалось, был незаметный генсек-аппаратчик, сумевший обойти всех и банально разменять их самих — позволим себе употребить модный тогда глагол революционного сленга.