Вторжение
Шрифт:
«Молодцы, парни! — подбодрил их Икс-фермент-Тау, тактильно тронув сяжками того и другого. — Так держать! Еще немного — и я рекомендую вас в Общество борьбы за трезвость…»
Полковники его не узнали. Происходившее недавно уже исчезло из их прояснившейся памяти, чувство воинского долга вернулось к ним, и Икс-фермент-Тау, пробегая мимо дальше, подумал о том, что Платон был прав, рассматривая космос как вечное живое огромное тело. Бессмертна, вечна, не только наша душа, но и наше тело. Мы едины и являем собой общее целое. Муравей Икс-фермент-Тау, и тот, кто неведомо как возник в моем сознании и, возможно, прибыл
— Добро пожаловать, пришелец! — мысленно воскликнул муравей, обращаясь к тому невидимому, кто находился внутри его существа и знал, что означает слово читал, знакомил его сейчас с книгой Иосифа Халифмана, замечательного писателя, умный вывод которого теперь и Икс-фермент-Тау знал наизусть:
«То же, что сплачивает массу муравьев в единство, представляющее одно из наиболее совершенных творений живой природы, дает тысячам чужеродных видов возможность проникать, внедряться в трудолюбивую муравьиную семью, жить за ее счет. То же, что сделало муравьев столь сильными, превратилось в источник их слабости. То же, что позволило муравьям завоевать почти всю сушу, лишило их возможности поддерживать порядок в собственном доме».
Тот, кто процитировал сейчас муравью — старшему брату по разуму — прозорливые слова Иосифа Ароновича о пагубной роли жуков Ломехуза для муравьиного рода, с безмолвной тоской молитвенно воззвал к слепому на этот счет Роду человеческому.
Почему, спросил он муравья-друга, который выбрался уже на поверхность, и суетился меж рядами вынесенных на солнце куколок и яиц, теперь уже подвергшихся очистительной процедуре, почему бы и нам, людям, не последовать вашему примеру?
Почему так безропотно сносим паразитизм, гибельное присутствие собственных ломехузов, их ненасытную алчность, издевательство над святынями, третирование присущего нам гостеприимства, злоупотребление широтой души нашей, природной способностью делиться последним куском хлеба? Почему благие движения сердец человеческих ломехузы обращают в ущерб по отношению к нам самим?
«И ты, самозванно объявивший себя царем Природы, спрашиваешь об этом меня, ничтожного муравьишку, которого можешь раздавить, даже не заметив этого? — насмешливо просигналил, поводя антеннами, Икс-фермент-Тау. — Человеческая гордыня не позволит тебе воспринять мой совет… Ведь они, эти советы, давно сформулированы вашими мудрецами в книгах. Вспомни хотя бы слова незабвенного раблезианского Панурга. Он сказал, что человек для того и создан, чтобы трудиться, а все лодыри — мошенники. Подчеркиваю: все, понимаешь, все, без исключения, лодыри — мошенники. Прими, младший брат, эту психологическую отмычку, пользуйся ею при встречах с людьми, она универсальна».
— Все лодыри — мошенники, — повторил тот, кто слился на время со славным ратником муравьиного Рода и вместе с ним спасал обитель его соотечественников. — Спасибо, Икс-фермент-Тау! Этих слов я не забуду… Помните их и вы, люди! И потому — опасайтесь лентяев…
XXV. ПЕРЕПОЛОХ НА ВЛАСИХЕ
Николая Юсова разбудил телефонный
Еще не отойдя решительно ото сна, коммерческий директор «Отечества» решил: пришел тесть — большой любитель вставать рано и совсем не принимающий в расчет, что могут существовать люди, особо уважающие утренние объятия Морфея.
Но звонок был вовсе не дверной, голос у звонка не тот, а воистину телефонный, хотя Юсов, уже открывший глаза, хорошо помнил: еще до вчерашнего вечера аппарата у него в квартире не было.
Звук повторился. Потом еще и еще…
«Что за чертовщина? — почти не удивился Николай. — Телефона нет, а нечто подает сигнал…»
Человек по натуре спокойный и невозмутимый, отлетавший две тысячи часов на реактивных боевых машинах, коммерческий директор, довольно быстро освоивший далекую от авиации ипостась, осторожно отодвинулся от Елены. Необычный звук в их крохотной квартире не разбудил ни ее, ни маленького Льва Николаевича.
Юсов поднялся с тахты, подаренной по необходимости тещей, и прошлепал на кухню.
На столе он увидел телефонный аппарат фиолетового цвета с кнопочным набором. Нимало не удивившись его появлению, Юсов поднял трубку.
— Слушаю, — сказал он.
— Сталин говорит, — промолвила трубка спокойным голосом. — Жду вас, товарищ Юсов, в квартире сорок восемь. Приходите.
Раздались короткие гудки.
Бывший майор ВВС отнял трубку от уха и секунды четыре испытующе смотрел на нее. Затем осторожно положил на рычаг.
Голос был чужим и знакомым одновременно. Чужой — это понятно… И Юсов сообразил, что знаком этот голос ему потому, что Станислав Гагарин имитировал его, когда читал главы собственного романа «Мясной Бор», посвященные Верховному Главнокомандующему.
Николай поднял трубку и набрал четыре цифры — внутренний номер гагаринского телефона.
— Проверяете? — послышался тот же голос, теперь в нем Юсов уловил легкую насмешку. — Ну-ну…
Не дослушав, Николай прервал связь и без особой спешки принялся искать брошенные куда-то вечером брюки — особой аккуратностью в быту летчик-истребитель, увы, не отличился.
Идти было недалеко. По дороге к двенадцатому дому на улице Заозерной, Юсов вовсе не размышлял на тему — какой Сталин и почему ему он позвонил. Не заботило его и таинственное появление телефонного аппарата. Он думал о судьбе шефа, который вот уже третий день не подавал о себе вестей и неизвестно где находился.
Вадим Казаков сказал Николаю, что повез Станислава Гагарина седьмого утром в город с неким товарищем, которого ему, Вадиму, не представили. В Одинцове Станислав Семенович отправил Казакова домой, а сам со спутником отправился в Москву.
— А машина? — спросил Юсов у Казакова.
— На стоянке, — невозмутимо ответил Вадим Георгиевич.
Тем всё и закончилось. Станислава Гагарина не было дома восьмого, отсутствовал он и девятого, и вот теперь утром десятого апреля 1990 года из его квартиры приходит сей странный звонок.
«Сейчас все и узнаю, — думал Юсов, поднимаясь в лифте на седьмой этаж. — А раньше времени чего суетиться…»
В этом Юсов был весь. Тестя поначалу спокойствие сие раздражало, потом он привык и даже оценил подобное качество по достоинству, а вот Веру Васильевну зять обращал порою невозмутимостью в шоковое состояние.