Вторжение
Шрифт:
— В чем дело? Чего ты разошелся? — не понял Игнат.
— Косточки мои на правлении перебирали. За спиной–то они готовы к ногтю прижать. Не выйдет! Кишка у них тонка! И ты, сваток, тоже хорош! Митяй косо поглядел на Игната.
— В толк не возьму, какая тебя муха укусила! — развел руками обескураженный Игнат.
— Гм… Вроде бы ты в сторонке стоишь, — прищурился Митяй. — Нет, сваток, так дело не пойдет. Родня она тогда бывает, ежели и в беде остается родней. А так, пожалуй, лучше врозь нам держаться.
— Ежели наскучило, то можно и врозь, — рассерженно ответил Игнат и со строгостью посмотрел на парня:
— Наговорил, басурман? Поссорить
— Да я, дядя Игнат, про ваше родство даже подумать дурно не смею. Паршкков приложил руку к груди и поглядел в сторону Митяя, с видимой озабоченностью добавил: — А когда тебя на заседании костили и хотели записать в протоколе отдельным пунктом, то я вступился…
— На каком таком заседании? — недоверчиво перебил Игнат.
— Да наплюйте вы на это! — махнул рукой, стараясь замять разговор, Паршиков и опять обратился к Митяю, заулыбался во все лицо: — Дозволь мне коней отогнать, а потом, конечно, урву часок–другой… загляну… — И он заговорщически подмигнул Митяю, явно намекая на то, что не мешало бы раздавить белоголовую по случаю его приезда.
Митяй, кажется, совсем было согласился, передал ему вожжи, вынул из–под сиденья сверток, пахнущий чесноковой колбасой, отчего Паршиков даже прищелкнул языком. Но их затею пресек Игнат.
— Проваливай–ка, пока холку тебе не намылили! — пригрозил Игнат и отнял у парня вожжи, а на свата поглядел с неотразимым укором: — И ты брось потакать! Иначе, клянусь, могу разойтись с тобой на все времена!.. Уходи, Паршиков! Уходи отсюда с глаз долой!
Парень скривил лицо в усмешке, с минуту еще постоял в нерешительности и поплелся домой.
Игнат смотрел ему вслед, жуя со злости губы.
— Чего ты взялся пригревать этого кобеля! Намедни он к Наталье нашей приставал… Так я его огрел промеж лопаток палкой.
— Ай–ай–ай! Сукин сын! — сокрушенно покачал головой Митяй и спросил: — Неужели и насчет правления он утку пустил?
— Ясное дело, подмазаться хотел. Защитник нашелся, едрена палка! сердился Игнат. — Я же при конторе сторожем… Все речи на правлении слышу с порога. Тебя хотя бы одним дурным словом упомянули, одно сочувствие… Гонца хотели слать…
— Зачем?
— Как же, уехал и целую неделю вестей не подавал. Вроде мы тебе и не родня! — незлобиво пощунял Игнат и стал расспрашивать, как съездилось, что купил.
— Всего привез сполна. — Митяй сдернул с повозки рогожу: в ящике блестели гвозди, а под ним лежали листы кровельного железа. Разворошив сено, Митяй показал аккуратно сложенную в телеге горку кирпичей.
— Ай да молодец! Ай сваток! За такое в пору расцеловать! — рассыпался в похвалах Игнат и покосился на задок телеги, где рядом с дегтярной лагункой был привязан пучок ветвей: — А зачем хворост вез?
— Какой хворост? — в удивлении крякнул Митяй и заулыбался. — Это же яблони. Редких мичуринских сортов! Прямо из ботанического сада!
— Ого! Где это раздобыл? — Игнат сделал неопределенный жест, точно собираясь в чем–то уличить свата.
Но Митяй отвечал с чувством превосходства:
— Захожу к ним, то есть к самому главному. Говорю, так и так, мол, желаю иметь мичуринские сорта. Ну, главный порасспрашивал, откуда родом, и насчет наших земельных угодий пытал, а потом и говорит: "Это вы, товарищ Костров, правильно решаете вопрос, по–научному, что продвигаете мичуринские породы". И, понятно, отпустил мне аж двадцать кореньев! Митяй смолк, подсчитал что–то в уме и сказал: — Откровенно говоря, сам хотел ухаживать за яблоньками, да уж поделюсь, чтоб не обидно…
— Ты бы, сват, поспешал
Митяй подхватился, кое–что из вещей снес в избу, а с остальной поклажей поехали они к Игнатовой усадьбе.
— А стекло не привез? — спохватился Игнат.
— Э-э, сват, со стеклом получилась заминка.
— Разбил в дороге?
— Не, по другой причине лишился стекла.
— Бракованное всучили?
— Не спрашивай, сват! — отбивался Митяй и авторитетно заверял: — Но стекло будет! У меня ж отныне в области широкие связи. Зазывали почаще приезжать. Хоть за стеклом, хоть… Одним словом, ежели порешим, целый сборный дом можем купить. А что, не веришь?
Игнат не ответил.
В манерах Митяя, так же как и в словах его, замечалось теперь некое превосходство, то самое превосходство, которое до последнего времени выгодно отличало на селе Игната. Откуда успел набраться этой гордости безвыездно проживавший в селе Митяй, осталось для Игната загадкой.
Они въехали во двор.
— Хоть верь, хоть нет, — не переставал дивить свата Митяй, — а меня без билета пустили в цирк. Вот нагляделся чудес! И про стекло временно забыл… Сижу, значит, в первом ряду на стуле этом самом… Как он прозывается?
— Приставной, — пояснил Игнат, пряча усмешку.
— Ну да, который для гостей, то есть для меня подан. Сижу, стало быть. Выходит на этот самый круг циркач. Гляжу на него, и меня даже пригибать начало к этому стулу. Грудь у него колесом, мускулы… Ой, ты бы только поглядел, какие у него мускулы! Думаю, попадись такому в руки — не пикнешь! Прошелся эдак важно по кругу и говорит, чтоб ему подали как ее… штангу, кажись. Лежала она у прохода, возле моих ног… Вышел один служивый, тоже упитанный, здоровый. Нагнулся, хотел эту штангу поднять, да кишка слаба. Кряхтел–кряхтел и отошел… Э-э, думаю, мой черед. Глядят на меня со всего цирка, и даже служивый подтрунивает: дескать, попробуй тряхнуть стариной! Ну и решился я. Встаю, значит, скидаю пиджак, чтобы не мешал, а в цирке тиха-а… Поплевал я на руки, взялся за штангу, поднатужился и — раз! И, конешно, перебросил ее через этот самый плюшевый забор. Ну и хлопали мне, хоть уши затыкай! А циркачу тому, поверишь, все представление сорвал. Жидко ему опосля хлопали. Дюже жидко! — Митяй расхохотался, да так громко, что копавшиеся под дрогами куры испуганно закудахтали.
— Ты чего? — спросил Игнат, но, видя, что свата разбирает пуще прежнего, и сам поддался искушению, тоже засмеялся.
Митяй насилу унялся, потом оглянулся как–то подозрительно и шепотом промолвил:
— Может, и грешно, а скажу тебе по секрету. Знаешь, кого я повидал в цирке? Ну, этих голых… Ну, в чем мать родила… Выходит одна, на лицо икона писаная, а стыда никакого. Стоит и смеется. Ей хлопать зачали, а она не то чтобы укрыться, по кругу пошла, вроде напоказ людям. Потом подходит к ней циркач, лягавый такой, тощий… И давай они номера откалывать! Уж как она на него прыгала: и сзади, и спереди, и через голову. Потом вроде бы нечаянно, а может и всурьез, толкнул ее от себя. Упала, бедная. Но не заплакала. Нет. Присела эдак, ноги развела этим самым… как его циркулем, сидит и ручками пошевеливает, вроде плыть собирается… И глазом я не моргнул, как она кинулась к нему обратно. Обвилась вокруг него, и они давай скакать по кругу… Вот, думаю, любовь до чего доводит, изломал всю, а она все равно льнет! Кончилось тем, что посадил он ее себе на шею и понес через весь цирк! Умора, как выкобенивались! — рассмеялся Митяй.