Вторжение
Шрифт:
— Я все–таки верю. Люди разберутся, кто прав, а кто виноват, — с твердостью заметил он, стараясь хоть как–то утешить ее.
— Разберутся, — упавшим голосом отозвалась она. — Может быть… Только ведь и среди людей есть звери! Как угодно судите, но меня вынудили так думать. С арестом Шмелева слишком многое для меня умерло. Я теперь никому не верю, — повторила она безразлично, совсем не повышая тона. — Но если бы я потеряла веру и в него, в Шмелева, честное слово, я сошла бы с ума… Даже пусть и дети… На свете был только один Шмелев. И что бы с ним ни сделали, я верю…
Гребенников встал и, прежде чем ответить ей, долго стоял притихший, словно оглушенный.
— Вы мне об этом не говорите, я сам знаю его, — наконец, принужденно сдерживая себя, заговорил он. — Николай Григорьевич для меня так же ясен и чист, как глаза вашей дочери. Я вовсе не собираюсь отрекаться от него… Я убежден, долго это не продлится, дойдет дело до большого начальства, разберутся, выпустят… — Он раздумчиво помедлил. — А если нет, будем жаловаться, до ЦК дойдем! Кстати, вы никуда не обращались?
— Писала, — поспешно ответила она и с горечью добавила: — Да что толку? Теперь все отвернулись…
— Неправда! — возразил Гребенников. — Нужно поехать самой в округ. Добиться приема у прокурора. Я тоже приму все меры!
Неожиданно Гребенников перешел на "ты", как бы подчеркивая этим свою верность другу.
— Не думала пойти работать? В работе, как говорят, и горе не так гложет. И вообще, Екатерина, нельзя так травмировать себя. Встряхнись!
Она помолчала.
— Я связистка. Эта работа мне по душе, но куда поступить — пока не знаю.
Гребенников оглядел комнату и снова увидел на стенах темные потеки, иней.
— Насчет дров я улажу. Завтра подвезем, — пообещал он.
Время было уже позднее. Иван Мартынович надел шинель, собрался уходить. Пожав ей руку, добавил участливо:
— Только не вешай головы. Не сиди затворницей, а то по вечерам даже без света… Нехорошо так.
— Ничего не поделаешь, я ночами не смыкаю глаз, хоть и боязно… Поджидаю, а вдруг придет он…
Проводив гостя до калитки, она вернулась. Чем–то хотела заняться, но руки ни к чему не лежали. Медленно походила по комнате, увидела на стуле мундир с обвислыми плечами и, будто подкошенная, упала на кровать, уткнулась лицом в подушку, заливаясь слезами.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
По весне Игнат и Митяй все чаще подумывали строить молодоженам дом, и давний их спор — в каком месте его ставить — решился, как только сошла талая вода и наладились дороги. Усадьба у Митяя обширная, нашлось бы место для новой избы, но пораскинули умом и решили ставить рядом с Игнатовой все–таки у реки сподручнее: глину месить и кирпичи делать — нужда в подвозе воды совсем отпадает. А главное — ежели Алешка и Наталья пожелают вести хозяйство, то, конечно, не обойдутся без уток и уж обязательно будут выращивать вилковую капусту.
Чисто практические эти соображения заставили Митяя смириться с желанием Игната иметь по соседству молодую чету, и однажды, сидя на завалинке, Игнат и Митяй ударили
— Фактически мне бы надобно махнуть в Грязи, а то и в самый Воронеж! — сказал Игнат.
— Куда тебя понесет в такую даль, — возразил Митяй, зная давнюю страсть свата к лихим странствиям.
— Сомнения надо упрятать, сваток! — отмахнулся Игнат. — Не думай, что в городе буду толкаться зазря или лишний целковый прожигать. С коей поры в рот не беру разного зелья. — Игнат помолчал и добавил: — А поехать надобно. Гвоздей купить, кровельного железа…
— Это другой коленкор, — заметил Митяй. — За такими вещами и я бы не прочь съездить. Все–таки шестой десяток живу, а, окромя Хворостянки, ни в каких местностях не был.
— Перечить не стану, можешь ехать, — согласился Игнат, а сам, не желая уступать свату, решил его припугнуть: — Только ведь в городе и потеряться немудрено… Но во что б ни стало нужно купить и гвоздей и железа… Окромя того, стекло привезешь…
— Куда же такую тяжесть, — взмолился Митяй. — Такое и на повозку не уложишь.
— Хлопотно! — поддакнул Игнат. — И, веришь, тебя жалеючи, хочу поехать. К тому же, в городах я пообтерся и с багажом имел дело. А так бы в жисть не решился.
Игнат, нагородив кучу всяких трудностей, был в полной уверенности, что сват откажется ехать. Но Митяй не поддавался на уловки и, чтобы не обидно было, предложил бросить жребий. Вынул из кармана медный пятак и, означив, Кому падет решка, а кому — орел, подкинул его с ноготка пальца в воздух.
Поездка выпала на долю Митяя.
— Так и быть, счастье твое, — вынужденно согласился Игнат.
…Шесть дней Митяй был в отъезде. За это время Игнат, желая удивить свата, разобрал и перенес на задворки сарай, а на его месте, где намечено было заложить избу, вырыл яму для извести, разметил колышками площадку. В пору бы засучить рукава и класть стены, но Митяй как в воду канул. Игнат все чаще поглядывал в сторону околицы, на взгорок, откуда сползала к мосту дорога, захаживал к его жене, Аннушке, справлялся, нет ли от муженька вестей, а по вечерам прислушивался, не грохочет ли телега, и в мучительном ожидании начинал высказывать сомнение: "Уж не приключилась ли с ним беда?" И когда терпению совсем пришел конец и он было решился навести справки в милиции, прибежала Верочка и сообщила:
— Батя, кажись, они прибыли!
Минут пять выжидал Игнат, потом схватил шапку и дробной рысцой побежал прямиком через выгон к избе Митяя. Еще издалека, к досаде своей, Игнат увидел свата, который свесил ноги с шарабана и о чем–то полюбовно толковал с Левкой Паршиковым, с этим гуляющим лоботрясом.
— Мое почтение, сват! — впопыхах откланялся Игнат.
Митяй протянул ему руку, соскочил с телеги и кивнул Паршикову.
— Слыхал, каким образом поджать решили? — и погрозил в воздухе скрюченным указательным пальцем. — Прямо не могли, так за глаза шпынять начали. Критика моя поперек горла им стала… Я им покажу! Покуда спокойно указывал, а то не такую критику наведу! Меня в области теперича знают!