Вулфхолл
Шрифт:
Я спал на соломе, рассказывает сэр Генри. Наступила зима, но в темнице не было огня. Не было ни еды, ни воды, потому что тюремщики про меня забыли. Ричард Кромвель слушает, подперев голову рукой, потом смотрит на Рейфа, и оба, как по команде, поворачиваются к Томасу. Он делает успокаивающий знак рукой, мол, пусть будет так, без подробностей. Они знают, что сэра Генри не забыли в Тауэре. Тюремщики прижигали его каленым железом. Вырвали ему зубы.
– Что мне оставалось делать? – продолжает сэр Генри. – На мое счастье, темница была
– А что вы ели? – тихо и зачарованно спрашивает Джо.
– Ну вот мы и подошли к самому интересному.
Однажды, говорит сэр Генри, когда я думал, что наверняка умру, если чего-нибудь не съем, что-то заслонило свет. Я поднял глаза к решетке и увидел кошку – обычную черно-белую лондонскую кошку. «Здравствуй, кисонька», – сказал я ей. Она мяукнула и выронила то, что держала в зубах. Угадайте, что это было?
– Голубь! – кричит Джо.
– Мистрис, либо вы сами были узницей, либо слышали эту историю раньше.
Девочки забыли, что у сэра Генри не было повара, не было вертела и огня. Молодые люди отводят глаза, ежась при мысли о том, как узник скованными руками рвет массу перьев, кишащих птичьими блохами.
– Какое-то время спустя за окном раздались колокольный звон и крики: «Тюдор! Тюдор!» Если бы не кошка с ее подарком, я не дожил бы до этого дня, не услышал, как ключ поворачивается в замке и сам король Генрих кричит: «Уайетт, вы здесь? Выходите и получите награду!»
Можно простить рассказчику некоторое преувеличение. Король Генрих не приходил в темницу, но приходил Ричард: смотрел, как тюремщик калит на огне железо, слушал крики Генри Уайетта, брезгливо отшатывался от вони паленого мяса и командовал продолжать пытку.
Говорят, Маленький Билни в ночь накануне казни сунул пальцы в пламя свечи и молил Христа научить его сносить боль. Очень неразумно увечить себя перед испытанием; впрочем, разумно или нет, но сейчас Кромвель об этом думает.
– А теперь, сэр Генри, – просит Мерси, – расскажите нам про львицу, пожалуйста. Мы не уснем, если не услышим эту историю.
– По справедливости ее должен рассказывать мой сын. Будь он здесь…
– Будь здесь ваш сын, – говорит Ричард, – дамы смотрели бы на него во все глаза и вздыхали – да, и ты, Алиса! – так что им было бы не до историй!
Оправившись после заключения, сэр Генри стал влиятельным человеком при дворе, и некий почитатель прислал ему в дар львенка. Львенок оказался девочкой. Я растил ее в Алингтонском замке, как родное дитя, рассказывает сэр Генри, и, как все девицы, она выросла своевольной. Однажды, по моей собственной небрежности, она вышла из клетки. Леонтина, звал я, постой, я отведу тебя назад, но она бесшумно приникла к земле и посмотрела на меня; ее глаза горели огнем. И тут я понял, что я ей не отец, несмотря на всю прошлую заботу; я ее обед.
Алиса в ужасе прижимает руку ко рту.
– Сэр Генри, вы подумали, что настал ваш последний час!
–
Леонтина поворачивается, приникает к земле, оставляет отца, начинает подбираться к сыну. Слышите, как ступают ее мягкие лапы, чувствуете запах крови у нее изо рта? (Тем временем сэр Генри Уайетт, в холодном поту, пятится, пятится, пятится в безопасность.) Мягким чарующим голосом, молитвенно-напевно, Том Уайетт говорит с львицей, просит святого Франциска открыть ее жестокое сердце для милосердия. Леонтина смотрит. Слушает. Открывает пасть. Рычит. «Что она сказала?»
«Фи, фа, фо, фам, кровь англичанина чую там».
Том Уайетт неподвижен, как статуя. Конюхи с сетями подкрадываются к львице. В футе от Тома она вновь замирает, прислушиваясь. Уши ее подрагивают. Он видит розовую струйку слюны на могучей челюсти, чувствует запах псины от львиной шерсти. Она изготовилась к прыжку. Том чует ее дыхание. Видит, как дрожат напряженные мускулы, как разевается пасть. Прыжок – и она падает, крутясь в воздухе, прямо на стрелу, вонзившуюся ей в ребра, кричит, стонет; вторая стрела входит в густой мех, и Леонтина, скуля, кружится на месте. На нее набрасывают сеть. Сэр Генри, хладнокровно приблизившись к львице, выпускает третью стрелу ей в горло.
Умирая, она рычит. Кашляет кровью, бьет лапами. У одного из конюхов до сих пор шрам от ее когтя. Шкура висит на стене в Аллингтоне.
– Приезжайте в гости, юные дамы, – говорит сэр Генри. – Увидите, какая она была огромная.
– Молитвы Тома услышаны не были, – со смехом замечает Ричард. – Святой Франциск, как я понимаю, не вмешался.
– Сэр Генри! – Джо тянет старика за рукав, – вы не рассказали самого главного.
– Ах да. Забыл. Потом мой героический сын отошел в кусты, и его стошнило.
Дети с шумом выдыхают и дружно принимаются хлопать. В свое время история достигла двора, и король – о ту пору молодой и чувствительный – был глубоко потрясен. Даже и сейчас, видя Тома, его величество кивает и шепчет про себя: «Том Уайетт. Укротитель львов».
Отдав должное ежевике со сливками (как раз для беззубых десен), сэр Генри говорит: «Если позволите, полслова наедине», и они удаляются в кабинет. На вашем месте, говорит сэр Генри, я попросил бы назначить меня хранителем королевских драгоценностей. Этот пост, пока я его занимал, позволял мне следить за доходами короны.