Введение в человечность
Шрифт:
– О чем?
– Не перебивай. О том я размышляю, что нормальная мечта никогда не может исполниться. Так уж природа устроена. Почему? А потому, что если бы все истинные мечты в реальность воплощались, сама жизнь бы смысл потеряла, а, значит, вечные поиски и дерзость мысли оказались бы навеки утрачены. Мы бы все тогда в быдл превратились, которым только пожрать да посрать... Пардон, - я сообразил, что для некоторых, например, для мух - смысл жизни в последних моих словах и заключен, поэтому вовремя извинился и попытался выкрутиться: - ...в домашней обстановке, на родной
– Я знаю, мне родственники говорили, - кивнула Муша.
– Мать однажды сказала, что я должна была орлихой родиться...
– Орлицей, - кивнув, поправил я, - не суть важно. А знаешь, какая у меня мечта?
– Эту?... Останкинскую башню обосрать?
– искренне предположила Чкаловская.
– Нет, что ты!
– рассмеялся я.
– Такая мечта может присутствовать только у тех, кто летать и гадить с недосягаемых высот рожден. А я пешеход, поэтому хочу стать всемирно известным спортсменом, самым быстрым бегуном в своем классе мощности. Чтоб награды там всякие, почести, пьедестал почета...
– ...обосрать? Ну, для этого далеко бегать не надо, вон на Петровском, тут рядом совсем...
– Да при чем здесь - обосрать?!
– разозлился я.
– Взойти на него! На пьедестал! И не просто взобраться, это любой дурак сможет, а восшествовать, как общепризнанный чемпион. Чтоб медаль там, и все такое, шампанское об тумбочку...
– Эка ты хватил!
– восхитилась Муша.
– Красивая мечта! Только какая надобность в твоем пьедестале?
– А какая надобность в твоей Петропавловской игле?
– Ну...
– Обгадить?
Чкаловская кивнула.
– Вот видишь, какие мы с тобой разные?!
– Почему?
– удивилась Муша.
– Потому что для меня справить нужду - дело скрытное, интимное даже, а для тебя - предмет гордости и всеобщего восхищения родни. Ты вот говоришь, мать тебя орлицей зовет, а думала ли ты о том, что у них, у орлов, кроме высокого полета еще и свои мечты есть? И они, между прочим, нужду прямо в своем высоком полете, как стюардессы с космонавтами, справляют. Им для этого шпилей по надобностям посещать не надобно...
– О чем?
– Что - о чем?
– не понял я.
– О чем, друг Гомемнон, орлы мечтают?
– Ну...
– замялся я, - не знаю. Среди моих знакомых орлов нет...
– Так с чего ты решил, что им до шпилей дела нет?! Знаешь, Гомемнон, ты таракан конечно интеллигентный, спору нет, но мозги от твоих разговоров до неприличия мягкими становятся. Надышался ты в бутылке вредных испарений, вот. И вообще, шел бы к своим, а? Я понимаю, что ты меня от смерти спас, но мы ж теперь квиты, так?
– Так.
– Вот и иди.
– Где ж мне своих-то найти? Они все на Зине Портновой остались, - я вспомнил про семью и тяжело вздохнул.
– Так вон, за плинтусом. Видишь, ус торчит?
– кивнула Муша в угол.
– Ваши. У них главного Семеном зовут, Катерпиллером. Ты его сразу узнаешь...
– Странная фамилия, - повел я усом.
– Ничего странного, -
– Катерпиллер - это творческий псевдоним... Некогда мне в объяснялки играть, он сам все расскажет, если ты ему доверие внушишь, а я полетела. Пока.
– Пока, орлица дерзновенная, - ухмыльнувшись, кивнул я.
И Муша взмыла под потолок. Уже кружась под абажуром, она пронзительно жжикнула:
– Увидимся, Гомемнон! А про мечту я все поняла! Спасибо! Удачи тебе, умник, и заслуженного пьедестала почета! Пусть сразу не исполнится, так ты старайся получше!... Тогда... будет... жжж...
Глава третья. О любви к путешествиям и спринтерским бегам на марафонские дистанции
Ну что мне оставалось делать? Я вас спрашиваю. Что?! Идти за плинтус. Так? Так. И я, глубоко вдохнув и, задержав на мгновение в своей мощной груди влажный кухонный воздух, с шумом выдохнул, чтобы снять волнение со своих еще не вполне окрепших членов. А потом медленной, но уверенной походкой двинулся в сторону торчащих из-за деревяшки и чуть подрагивающих усов. Должно быть, там кто-то обедал.
Подойдя к плинтусу, я негромко, но решительно позвал:
– Эй, хозяева!
Ответом было гробовое молчание. Усы на секунду замерли, а потом из щели выглянула симпатичная девичья мордочка. Тишина становилась невыносимой, и я решил нарушить ее первым.
– Привет!
– поздоровался ваш покорный слуга.
– Я Агамемнон, нежданный гость с Зины Портновой. Мне бы с господином Катерпиллером повидаться.
– На тему?
– заинтересованно пропищала в ответ незнакомка.
– На тему благостного сосуществования родственных индивидов в условиях жесткого химического заражения локальной окружающей среды, - ляпнул я первое, что пришло мне в голову.
– Прекрасно, - кивнула таракашка, - подобные темы Семена Обуслововича крайне волнуют. Он к вам, так сказать, представителям зеленых, питает искреннюю слабость. Господин Агамемнон, если не ошибаюсь?
– Не ошибаетесь, прекрасная леди, - кивнул я.
– А вас как звать-величать по батюшке?
– Изольда Шестиаховна, - улыбнулась симпатяга, - можно просто - Золя.
– Очень приятно, Золя, - склонил я в почтении усы.
– Взаименно, - пролепетала Золя.
– Я у Семена Обуслововича в секретаршах служу. Прошу вас следовать за мной, господин Агамемнон.
– Спасибо, - вежливо поблагодарил я и зачем-то добавил: - Можете звать меня просто Мемнон или... лучше... Агам!
С чего бы это? Никто и никогда до сих пор никакими Мемнонами и Агамами меня не называл. А тут - нате вам, выпендрился! Тоже мне, Агам! Донжуан насекомый. Хотя, если рассудить, звучит не так уж и плохо. По-простому, по-народному, если можно так выразиться. И еще - никому теперь в голову не придет искажать мое гордое имя, как, например, Муше. Гомемнон! Твою фалангу! С другой стороны, кто ведь о чем только и думает...