Введение в прикладную культурно-историческую психологию
Шрифт:
Другой пример – это использование обычных, бытовых слов в научном тексте без оговаривания их значения. По сути, это более тонкий пример того же самого, что и с иностранными заимствованиями. Русское слово оказывается настолько привычным, что ученый совершенно не в состоянии дать ему определение, а значит и видеть, какое понятие за ним стоит. В главе о Сократе это будет показано на примере такого «понятного» слова как «справедливость». В итоге употребление этого родного слова оказывается таким же, как иностранного. Ученый употребляет его с ощущением, что это-то слово уж точно всем понятно. И оно точно всем как-то понятно! Но вот как? А когда начинаешь разбираться, то выясняется, что за этим словом чаще всего скрывается понятийное устройство, несколько отличающееся от того, которое
Можно вполне уверенно заявить, что молодая наука во время своего зарождения и становления, со свойственной любой молодости торопливостью, жаждала скорых плодов. Естественно, на деле их жаждали те молодые люди, которые рвались в науку, как в сообщество. И основная психологическая задача этой молодежи была – доказать «отцам», что они их догнали и превзошли. Поэтому в своей молодости наука предпочитает быстро заимствовать множество уже готовых иностранных терминов, вместо того, чтобы присмотреться к понятиям родного языка, то есть языка отцов. И им совершенно не важно, что язык рождался из тысячелетних наблюдений миллионов людей над теми же самыми физическими явлениями мира, которые они тщатся одолеть с наскоку новым методом. Родной язык есть, если приглядеться к нему, уже готовое и чрезвычайно тонкое описание того явления, которое и пытается исследовать наука. А с описания явления, с описания условий задачи только и может начинаться ее решение. Впрочем, оставлю в стороне точные и естественные науки. Пока мне важнее разобраться с тем согласием, которое существует по поводу языка у психологов.
Следующим уровнем сложности тайного языка можно назвать использование образов, которые известны только своим. Что означает в отношении научных сообществ: потратившим достаточно много времени и сил, чтобы такие образы запомнить (это вполне можно считать платой за вход в сообщество). При этом, тот же образ часто вполне может быть передан и по-другому – проще и понятнее, но это почти недопустимо, и отступник будет наказан легким презрением за «популяризаторство», которое портит лицо «настоящего» ученого.
Кроме того, обязательно существует несколько тем, по которым велись споры с другими школами или сообществами. «Наши» обязаны знать эти особенные темы и не имеют права ошибаться в их оценке даже в тонкостях. Отсутствие упоминания о каком-нибудь из подобных противников вызывает у ученых ядовитое замечание, вроде: «С ним можно не соглашаться, но знать-то старика надо…» Здесь вопрос стоит уже о своего рода нравственных ценностях сообщества, поэтому любой его настоящий член нравственно обязан показать, что он обязательно знает все бои науки, а упоминая подобные темы, дать почувствовать, как он оценивает сообщество противников и их взгляды. Отсутствие оценки «их» как плохих (пусть даже сильно завуалированной, тонкой), а «нас» как хороших, расценивается как своеобразное предательство. Особенно отличаются этим политизированные научные школы, какими, например, рассматривались общественные науки в советский период. Не избежала этого и психология. Если же ты читаешь работу незнакомого тебе автора, где таких оценок нет, и он явственно пытается быть «объективным», ты воспринимаешь его как ученого, но принадлежащего к иной школе, то есть любопытного чужака.
Соответственно, по всем вышеперечисленным пунктам все члены сообщества должны быть между собой более или менее определенно согласны. В случае явного несогласия сообщество разваливается или на два враждебных сообщества, или делится внутри себя на подсообщества. Есть, конечно, менее значимые вопросы, по которым допускается свободомыслие, но по основным, так сказать, нравственным, согласие считается обязательным.
Вот этот вот набор основных согласий, объединяющий людей в научное или иное сообщество, и является, по сути, его парадигмой.
При этом любая парадигма, в том числе и научная, включает в себя, с психологической точки зрения, как явные, заявленные согласия, так и скрытые. Почему? Потому что «вопросы», по которым достигаются «согласия», на самом деле являются целями или путями к тем или иным общественным благам, которые хочет иметь сообщество для своих членов в обход членов других сообществ. Иначе
Следовательно, как бы ни выглядела научная или внешняя часть парадигмы, при психологическом ее исследовании нам придется заглядывать и в скрытую или нравственно-мировоззренческую ее часть, то есть задаваться вопросом: а зачем это нужно создателю теории? Что он хотел и чего достигал, делая это? В общей психологии это приблизительно обозначается термином «мотив».
Однако проверим, соответствует ли данное определение понятия «парадигма» общепринятым в психологии.
Психологический словарь дает следующее определение: «Парадигма (от греческого paradeigma – пример, образец) – система основных научных достижений (теорий, методов), по образцу которых организуется исследовательская практика ученых в данной области знаний (дисциплине) в определенный исторический период. Понятие введено американским историком Т. Куном, выделившим различные этапы в развитии научной дисциплины: препарадигмальный (предшествующий установлению Парадигмы), господства Парадигмы (“нормальная наука”), кризиса и научной революции, заключающейся в смене Парадигм, переходе от одной к другой. Проблемы, которые поставила концепция Парадигмы (о научной дисциплине и стадиях ее развития, о научном сообществе как коллективном субъекте познания и др.), разрабатываются советскими учеными с позиций диалектико-материалистической методологии. В дискуссиях о применимости понятия о Парадигме к психологии американские авторы высказали мнение о том, что в начале XX в. произошла смена интроспективной Парадигмы (психология сознания) на бихевиористскую (психология поведения), однако это мнение ошибочно, как односторонне отражающее реальный ход формирования психологии как научной дисциплины» (Психология. Словарь.1990).
Зачем автором этой словарной статьи высказана оценка противников в ее конце, по-моему, ясно. На войне как на войне! Мне, впрочем, вполне достаточно того, что данное определение полностью подтверждает мое представление о сути понятия “парадигма”.Бесспорно, на мой взгляд, и то, что правящая научная парадигма «советской науки», как и правящая парадигма любого другого научного сообщества, является оружием войны с «чужими», которую вели советские «ученые на службе партии или диктатуры пролетариата». И примеров того, как ради «нашей» победы «закрывались» научные истины и целые науки, немало на нашей исторической памяти.
Против этих моих слов о советской научной парадигме мне, дословно, уже говорилось следующее: «Не стоит вот так огульно хаять всю советскую науку сталинских времен. Все наши Нобелевские лауреаты вышли из этой школы. Надо ли ради красного хлесткого словца перечеркивать чью-то научную судьбу?» С психологической точки зрения, это очень важный пример того, как защищается само сообщество. Естественно, устами отдельных ученых. Ведь другие ученые в подобных условиях избирают говорить: «Все верно! Вот вам пример генетики или кибернетики в Советском Союзе! А вспомнить роман Дудинцева “Не хлебом единым”! О том, каково было тогда прорываться настоящим ученым сквозь собственное сообщество. Как их травили за то, что мыслили не так, как все! Да и сколько всего!»
Повторю еще раз. Исследуя научную парадигму, я не говорю о том, что раз плоха парадигма, так плохи и все ученые. Я всего лишь показываю сущность научного сообщества, как одной из частей общества, раскрывая его парадигму, то есть существующий между учеными набор согласий о совместном и правильном поведении. Вопрос о советских Нобелевских лауреатах и вообще выдающихся ученых для меня – это вопрос о том, они сделали свои открытия благодаря научному сообществу или же вопреки? А если было и то и другое, то какую помощь оказывало научное сообщество и в чем мешало? И соответственно, как ученый преодолевал эти помехи? И как изменить научное сообщество, чтобы оно перестало мешать и помогало больше?