Вверх по реке
Шрифт:
— В любви предпочитаешь чувства? — спросил у меня Кукарача. Мы вместе сидели в тени от пароходной трубы на полупустой палубе. — И как это сочетается с идеей о честном наёмничестве?
— Ровнять наёмников и проституток давняя идея, — пожал плечами я, — но точно также можно относиться к профессиональному солдату. Сейчас даже рядовые получают какое-никакое жалование из казны, выходит, они такие же проститутки, как дамочки, что обслуживают Чунчо и остальных?
— Не знаю, я всегда дрался за идею.
— А Чунчо? — махнул я рукой в сторону Шлюшьей деревни, где Муньос как раз пытался обаять миловидную дамочку и, кажется, вполне преуспевал в этом. — Ты сам говорил, что он продавал вам
— Чунчо-то, — рассмеялся Кукарача, и я впервые услышал его заразительный, воистину рагнийский, смех, — та ещё шлюха, верно! Потому его эти дамочки и обожают — принимают за свою.
Ближе к полудню к кораблю подошёл большой грузовик, в чьём кузове теснились мешки с углём. Оставшиеся на борту матросы под зычные команды капитана принялись грузить их в трюм, опустошая прямо в угольную яму. Вскоре на палубе стало трудно дышать из-за чёрной пыли, оседающей на кожу и одежду, лезущей в рот, набивающейся в ноздри. Мы с Кукарачей покинули-таки «Нэлли», засев в ближайшем питейном заведении. Оно оказалось приложением к борделю, расположенному на втором этаже, и пока мы сидели, потягивая местное пиво и покуривая сигары, чтобы отогнать мошкару, к нам подсели несколько дамочек с весьма недвусмысленными предложениями. В конце концов, я не выдержал и сходил к бармену, доходчиво объяснив ему, что девочки — ни самые лучшие, ни самые дешёвые, ни те, что между ними — нас с другом не интересуют. Нам нужна выпивка, остальное пускай оставит при себе.
В общем мы нормально посидели, пока команда грузила уголь, а те, кто во время погрузки шлялся по девкам, после мыли палубу. Чунчо сотоварищи, однако, возвращаться на борт «Нэлли» не спешил.
— И когда мы отчаливаем? — спросил я у капитана, когда мы покинули заведение и поднялись к нему на шканцы.
— Сейчас грузовая вахта получит премиальные, прогуляет в их деревне, а как вернутся все — отчалим.
Видимо, Чунчо узнал об этом сразу, как сошёл на берег, а потому с возвращением не торопился.
Наконец, ближе к шести вечера, когда солнце нависало уже над водами Великой реки, подкрашивая их багровым, все матросы поднялись на борт «Нэлли». Чунчо с Пеппито и старым Эрнандесом и тут от них не отстали. Но если матросы тут же отправились кто в кубрик, кто на вахту, рагнийцев ждало нечто иное.
— У орудия стройся! — как на плацу гаркнул Кукарача, и все четверо его бойцов кое-как сформировали ровную шеренгу. — Святой, два шага вперёд. — Одетый в коричневую рясу рагниец выступил вперёд. Понявший всё сразу, Пеппито издал страдальческий стон, однако его тут же оборвал окрик полковника: — Разговорчики! — А следом Кукарача обратился к Святому: — Расскажи нашим падким до доступных прелестей и плотских утех товарищам о вреде того времяпрепровождения, которому они предавались в деревне.
Проповеди Святой умел читать длинные и затейливые. Поначалу ими можно даже заслушаться — так красиво он подбирает эпитеты для обличения порока. Вот только когда длится его речь более часа, а ты не можешь шелохнуться, стоя в строю, проповедь превращается в настоящее мучение. К счастью я не был подчинённым Кукарачи и вместе с самим полковником убрался на шканцы к капитану.
«Нэлли» покинула Шлюшью деревню, и снова потянулись однообразные дни. Интересней всего было, пожалуй, наблюдать за природой — как меняется по мере нашего продвижения на юго-восток. Саванны сменялись равнинами, кое-где стали попадаться купы деревьев, а вскоре и небольшие рощицы. Чем дальше мы шли, тем больше становились эти рощицы, постепенно перерастая в настоящие леса.
— До Зелёного пояса уже недалеко, — сообщил нам капитан. — Чуют мои старые кости, скоро быть дождю.
И действительно, уже ночью начался самый настоящий тропический ливень. Тяжёлые капли барабанили по палубе, в кубрике, где ещё недавно царила удушающая жара, теперь некуда стало деваться от сырости. Вещи толком не высыхали, даже если их вешали на камбузе над раскалёнными плитами. Теперь огонь в них не гасили на ночь: ливень, хлеставший три дня и четыре ночи без перерыва, сильно сбил температуру. После захода солнца на палубе уже не поторчишь, покуривая сигару и попивая кукурузное пойло: слишком холодно стало.
— Скоро новая деревня, — сообщил нам капитан. — Угольная. Там борделей нет, надолго останавливаться не будем.
Причина, почему представительницы древнейшей профессии не устроили здесь ещё одного аванпоста, была проста и очевидна. Чем дальше мы плыли на юго-восток, к истокам Великой реки, тем меньше нам попадалось кораблей. Первыми пропали баржи — они перестали попадаться нам ещё пока по берегам тянулись равнины. Затем и пароходы, вроде нашего, стали редкостью, а после — их и вовсе как ливнем смыло. Остались только редкие пакетботы да рыбачьи лодки, ведущие себя всё более нагло, словно считая, что теперь именно они хозяева всей реки. И всё же, раз деревня, где пароходы заполняют ямы углём, стоит на берегу, значит, торговля им идёт, и не только такие, как мы — случайные гости в этих местах — бороздят тут Великую реку.
Угольная деревня встретила нас тишиной, как будто там вымерли все. Однако, завидев «Нэлли» из нескольких хижин вышли люди. Они разительно отличались от обитателей Шлюшьей деревни. Если в первой жили смуглые мужчины и женщины, чертами лица чем-то отдалённо напоминающие уроженцев юга Аурелии, то здесь нас встретили чернокожие, каких мне прежде видывать не приходилось. Я дрался против розалийских солдат из колоний, которые, вроде бы, где-то здесь находятся, но никогда мне не доводилось видеть людей с кожей какого-то почти стального цвета. Может быть, под не таким ярким и жарким солнцем Аурелии они теряли этот оттенок.
Все принявшие сходни «Нэлли» и оставшиеся стоять на небольшой пристани Угольной деревни мужчины были молодыми, крепкими, и все носили оружие. В основном рычажные «леферы» с «мартелями» и ещё какие-то длинные, явно местного кустарного производства. Почти все мужчины щеголяли голыми торсами, накинув на плечи шкуры каких-то хищников или просто вязанные плащи с капюшонами. Штанам же предпочитали набедренные повязки, а обувь и вовсе плели из тростника, наверное. Возглавлял их одетый вполне прилично чернокожий, вооружённый длинным копьём, которое, скорее всего, было даже не оружием, но служило для обозначения его статуса.
По совету капитана, мы с Кукарачей спустились вместе с ним по сходням. Видимо, военных тут уважали, и гном решил, что наше присутствие добавит ему авторитета на переговорах. Как только мы сошли на берег, капитан обратился к вождю с короткой речью на местном наречии — я не понял ни слова, однако раз нас пригласили в большой и самый крепкий из домов деревни, значит, начало переговорам положено.
Мы расселись за круглым столом: вождь, чья одежда аурелийского покроя смотрелась странно, мы с Кукарачей и наш капитан. Кроме вождя от местных, был ещё кто-то вроде жреца или шамана — чернокожий в длиннополом балахоне, скрывающем его фигуру полностью. Он брил голову начисто, сняв даже брови, а на носу его красовалась стальная оправа от очков, но почему-то без линз. Наверное, очки тут считались признаком мудрости. Выглядело немного комично, если не ловить взгляд самого шамана или жреца — внимательный и весьма недружелюбный. Каждый раз, когда он смотрел в глаза, казалось, что это хищник, оценивающий тебя. Прикидывающий, добыча ты или же достойный противник.