Выход где вход
Шрифт:
— Жалко, что вы так мало торгуетесь, — укоризненно прошелестела она, оправляя манто, заботливо поданное мужем. — Ну, ничего. Я на доме отыграюсь.
Оказалось, ей достался по наследству домик в Верховодино — элитной части пригорода, где только высшие государственные чины себе дачи строят. Она затеяла сдавать его в аренду. И теперь, потерпев фиаско с торгом за квартиру, решила поднять цену до заоблачных высот… Дабы компенсировать моральный ущерб. Всё это изобилие информации пролилось на Веру с Китом за две минуты прощального стояния в дверях, с лихвой уравновесив прежнюю немногословность
Со скрипом, с перекосами и напряжением, но аванс за 'трешку' был принят. Для Веры это означало хотя бы временную передышку в показах. Но её худшие предчувствия подтвердились, когда Кит, отключая сигнализацию у машины, проворчал:
— Похоже, что и здесь всё развалиться. Легкомысленные люди! Квартиру с рекламы не снимай и показывай дальше.
Вжавшись в сиденье уверенно и мягко ведомой Китом машины, Вере с ужасом осознала, что день кончится ещё не скоро. Впереди — поездка с Амалией в Голованово и показ очередной квартиры 'на противоположном конце города'. Сколько их у Москвы — этих 'противоположных концов'?
Кит обещал подвезти Веру до удобной ей станции метро. И теперь они пытались пробиться сквозь Тверскую улицу, наглухо запруженную. Через полчаса медленного, натужного — метр за метром — переползания, машина Кита застопорилась в середине Пушкинской площади. Со всех сторон их сдавливали такие же обездвиженные страдальцы. От нечего делать Кит озирал окрестности, пока взгляд его не уперся в памятник Пушкину. Вокруг поэта тусовались толпы гуляющих. Переминались с ноги на ногу одинокие фигуры. Громогласно пили пиво подростки, стайками рассевшись на лавочках. Ребенок рыдал, выронив мороженое. А мать тянула его за руку и не разрешала подобрать. Пожилой мужчина с розой жался к постаменту.
Кит ласково кивнул в сторону памятника:
— Скучаешь по нему?
Вера не всегда могла проникнуть в логику Никиты и решила уточнить:
— В каком смысле?
— Ну, ты же вроде им занималась когда-то. Диссертацию писала. Сама рассказывала… Значит — любила Пушкина.
— Любила? Вот еще, — неприязненно фыркнула Вера. — Как его можно любить? Все, кто говорит, что его любит, по-моему, неискренни. 'Любить Пушкина' — так слащаво, так фальшиво. Они бы еще Ленина 'любили'.
Кит, озадаченно глядя на Веру, пояснил:
— Ну, мне-то он вообще — параллельно. Ты же сама рассказывала, что занималась. Чего-то там писала про него, еще до недвижимости…
— Я его больше изучала, чем любила, — буркнула Вера, раздраженная напоминанием о жизненной неудаче.
Кто-то капризно загудел сзади, намекая, что надо бы подвинуться.
— Ну, чё гудишь, козел? Чё гудишь?! — пробасил Кит, глядя в зеркало заднего вида. — Не видишь — пробка? Куда я тут подвинусь? Все ждут как люди!
— Обычно, если писателя любят, то любят собственнически, страстно! — сумрачно пояснила Вера. — А Пушкина разве можно себе присвоить? Обжить его вселенную как
Впереди наметилось легкое движение. Кит чуть-чуть газанул, и машина проползла вперед ещё на полметра. Вера, чувствуя недоумение Никиты, продолжила более миролюбиво:
— С ним нельзя встать на равных. Можно только чтить и боготворить. Или держаться от него подальше, спасаясь бегством, словно от Медного Всадника с его скачущим копытом… Как это мудро делают дети в школе. Я вот до сих пор не могу сына заставить прочитать 'Капитанскую дочку'. Он твердо убежден, что 'Таня Гроттер' — намного лучше.
— Не лучше, — дипломатично заметил Кит, — а интереснее.
— Вот-вот. Интереснее.
Машины, наконец, задвигались. И Кит с облегчением взялся за переключатель скоростей. Добравшись до Лубянки, обогнув пустующий в центре площади постамент, бросив ритуальный взгляд — словно отдав честь — в сторону горчичного цвета махины, они миновали Сретенку и вырвались на Садовое Кольцо. Сейчас оно вращалось намного быстрее, чем утром. Машина ласточкой донеслась до Красных ворот, затормозив лишь на светофоре. Кит мотнул головой в сторону одной из сталинских высоток. Та штопором ввинчивалась в небо на противоположной стороне Кольца.
— Не нравятся мне эти громады, хоть и навевают что-то, связанное с древностью. На готические соборы, что ли, похожи? Как-то давят на психику.
Вера поверх головы Кита задумчиво разглядывала высотку:
— Мда-а-а… Чувствуется искусный замысел Зодчего. Семь высоток как семь холмов, на которых Москва построена. Раньше я и не думала, почему их именно семь? А теперь вижу, что все очень грамотно сделано — по законам мифологического мышления. Торчат они, как гвозди в теле. Как зубы дракона, посеянные Кадмом. Знаешь, про зубы дракона?
Вера пыталась поймать на лице Кита хоть искру заинтересованности. А он лишь внимательно следил за дорогой. Вера хоть и помнила, что Кит — человек некнижный, но его равнодушие в минуты подобных разговоров относила на свой счет. Всё переживала, что не умеет ему как следует объяснить, увлекательно рассказать.
— Это случилось, когда Кадм искал место, чтобы основать город. Говорят, что он Фивы основал. Возле найденного места на него со спутниками напал дракон — пришлось сражаться. И он по совету богини Афины засеял целое поле его зубами.
Желтый глаз померк. Зажегся зелёный. Кит резво газанул по полупустому Кольцу.
— А из зубов вдруг начали вставать бесчисленные отряды воинов, — не унималась Вера. — И эти воины истребляли друг друга. Самих себя, своих сородичей истребляли, представляешь? Прям какое-то удивительное совпадение с нашей историей. Ну, а пятеро из них — те, что уцелели, — стали родоначальникам знатнейших родов в Фивах.
Веру вжало в дверцу машины на повороте. Она подождала, пока Кит снова вырулит на прямую линию, и скороговоркой продолжила.