Выхода нет
Шрифт:
В.: Если мы создали проблемы, мы же с ними и боремся.
У.Г.: Да. Но мы не готовы принять тот факт, что то, что создало проблемы, не может само разрешить их. Для решения наших проблем мы используем то, что мы называем «мыслью». Но мысль – защитный механизм. Мысль заинтересована лишь в поддержании статус-кво. Мы можем говорить о переменах, но когда в самом деле приходит время что-то менять, мы не готовы к этому. Мы настаиваем на том, что перемены всегда должны быть к лучшему, и ни в коем случае не к худшему. Мы обладаем потрясающей верой в тот механизм, который создал для нас проблемы. В конце концов, это единственный инструмент, который имеется в нашем распоряжении. Но на самом деле он нам абсолютно не способен помочь. Он может только создавать проблемы, но не решать их. Мы не готовы признать этот факт, потому что это признание разобьет самый фундамент человеческой культуры. Нам хочется замещать одну систему другой. Но вся структура культуры толкает нас по направлению к полному уничтожению всего, что мы построили с такой заботой.
Мы не хотим быть свободными от страха. Все, что бы вы ни делали для освобождения от страха, как раз и увековечивает его. Есть ли какой-то способ освободиться от страха? Страх –В.: Мы вкладываем всю нашу энергию в страх [освобождение от него], и тогда он растет? У.Г.: Если все то огромное количество энергии, которое мы вкладываем в решение этой проблемы, высвободить – я говорю «если» – если бы высвободить ее, тогда чего бы ты только не смог сделать? Но ты не можешь ее высвободить. Если бы тебе посчастливилось оказаться в ситуации, которая освободила бы тебя от этого [страха] и эта энергия бы высвободилась, жить в этом мире стало бы очень легко и просто.
В.: Итак, мы живем в обществе, основанном на страхе. Даже наши учреждения – полиция, банки, врачи, страхование, все, что мы создали, – все это основано на страхе?
У.Г.: Да, на страхе. Но что значит освободиться от страха? Если этому страху придет конец, ты падешь замертво, физически! Это будет клиническая смерть! Конечно, ты и твой страх – это не две разные вещи. Утешительно верить, что ты и страх – это две разные вещи. Ты боишься определенных вещей или ты не хочешь, чтобы произошло то или иное событие. Ты хочешь быть свободным от страха. Это все очень утешительно, но ты никак не можешь отделить себя от страха и ничего не можешь сделать, чтобы освободиться от него. Если закончится страх, «ты», каким ты себя знаешь, «ты», каким ты себя ощущаешь, прекратишься, а ты к этому не готов.
Очевидный факт: если у тебя нет проблемы, ты ее создаешь. Если у тебя нет проблемы, ты не чувствуешь, что живешь. Так что решения, предлагаемые нам учителями, в которых мы очень верим, на самом деле не решения. Если бы они были решениями, то проблем вовсе не было бы. Если бы не было решений проблемам, даже тогда не было бы самих проблем. Нам хочется жить с этими проблемами, а если мы освободились от одной, мы создаем другую.В.: Без проблем было бы скучно, не так ли?
У.Г.: Скука – это бездонная яма. Нет никакого способа освободиться от скуки. Вы любите свою скуку, хотя все время пытаетесь освободиться от нее. Пока ты считаешь, что существует нечто более интересное, более важное, более значимое, нежели то, чем ты занимаешься, ты никак не можешь освободиться от скуки. Так она и продолжается. Если ты не занимаешь себя просмотром кино про ковбоев, ты можешь пойти в церковь или храм и помолиться или тебе, возможно, захочется послушать святого, чтобы он рассказал тебе всевозможные истории. Он продаст тебе какую-нибудь дешевку: «Стой на голове, стой на плечах, делай то, делай се» – и ты будешь в порядке.
Но главный вопрос, который никто из нас не хочет задавать: чего мы хотим? Живи ты в Голландии, в Америке или в Африке, где угодно, тебя на самом деле интересует погоня за постоянным счастьем. Это все, что нас интересует. Все эти религиозные деятели, гуру и святоши, которые торгуют религиозным товаром, говорят нам, что есть некий способ обретения вечного и постоянного счастья. Но этого не происходит. Мы вкладываем нашу веру в них, это дает нам надежду, и мы продолжаем делать это вновь и вновь. И мы живем в этой надежде. Но это не помогает нам получить то, чего мы хотим на самом деле, а именно, постоянного счастья. Постоянства не существует, не говоря уже о постоянном счастье.
Поиски постоянного счастья – это проигранная битва; но мы не готовы признать этот факт. Все, что нам остается, – это моменты счастья и моменты несчастья. Если мы не готовы принять эту ситуацию и продолжаем требовать несуществующего постоянного счастья, мы обречены.
Это всего лишь вопрос желания пребывать в постоянном счастье, но эта потребность – враг нашего живого организма. Этот организм счастье совершенно не интересует. Его интересует только выживание. Чтобы выжить, живому организму необходимы сенсорные ощущения наряду с восприимчивостью чувств и нервной системы. Когда ты оказываешься в счастливой ситуации, ты говоришь себе, что счастлив; при этом обязательно есть потребность в том, чтобы это счастье продолжалось. И чем больше ты стараешься продлить это ощущение счастья сверх его естественной длительности, тем больше опасности для этой системы, которая заинтересована только в поддержании своей чувствительности. Итак, происходит борьба между твоей потребностью в постоянном счастье и потребностью тела поддерживать его восприимчивость. Тебе не выиграть эту борьбу; и все-таки ты не готов сдаться.В.: Воздействует ли медитация на тело? У.Г.: Ты подвергаешь свое тело ненужной пытке.
В.: Тело страдает?
У.Г.: Да, тело страдает. Его не интересуют твои техники медитации, которые на самом деле разрушают существующую безмятежность. Это удивительно безмятежный организм. Ему ничего не нужно делать, чтобы пребывать в безмятежном состоянии. Но внедряя эту идею о безмятежном уме, мы приводим в действие своего рода борьбу, и эта борьба продолжается и дальше.
Но то, что ты ощущаешь как безмятежное состояние ума, – это состояние ума, изможденного борьбой, ты хочешь больше и больше того же самого. Это создает проблемы для тела.В.: А желая больше одного и того же, ты буквально причиняешь вред телу? У.Г.: Да, причиняешь вред телу. И дорого платишь за это.
В.: Я хочу знать, учится ли тело самостоятельно, например, когда плачет ребенок, у него же нет идеи того, как плакать. У.Г.: Если позволить ребенку плакать, он в конце концов прекратит.
В.: Автоматически?.. У.Г.: Автоматически. Ребенок устанет. Ребенок плачет, потому что пытается с помощью плача выразить какой-то дискомфорт. Но мы не понимаем, что его беспокоит. Нас интересует только наш собственный комфорт, и поэтому мы пытаемся заставить ребенка прекратить плач. Мы создали невротическую ситуацию для ребенка с самого начала. У нас нет энергии на то, чтобы решать проблемы живых существ, а ребенок – живое существо. Было бы интереснее учиться у детей, чем пытаться научить их, как вести себя, как жить и как действовать.
В.: Как подавлять…
У.Г.: Оттого что мы в себе все подавляем, мы хотим все подавлять и в растущем ребенке. Мы уже создали проблему для ребенка, вместо того чтобы выяснить, в чем на самом деле его проблема. У нас нет энергии на то, чтобы решить проблемы ребенка. Мы ругаем его и принуждаем вписываться в рамки, созданные нами на наших собственных основаниях.
Вот это и есть то, что мы называем культурой. Культура не есть нечто таинственное. Это ваш образ жизни и ваш образ мышления. Все другие виды культурной деятельности, которые мы считаем такими творческими, – неотьемлемая часть вашего образа жизни и мышления. Ты никак не можешь освободить себя от проблем, созданных мышлением, кроме как запустив в движение другое мышление. Но это не может помочь.
На самом деле там [в тебе] нет мыслей. Мысли не образуются сами. Они не самопроизвольны. Мы никогда не смотрим на мысль. То, что мы видим, – о мысли, но это не сама мысль. Мы готовы поставить это под сомнение и посмотреть в лицо факту, что мысли не являются самопроизвольными. Они приходят извне – извне в том смысле, что, когда возникает сенсорный отклик на раздражитель, мы переводим это ощущение в рамки нашего знания и говорим себе, что это [перевод] и есть ощущение.
Вы распознаете ощущение и даете ему название. Это все память. Там есть только память. Где эта память? На самом деле никто не знает, где находится память. Можно сказать, что она в нейронах. Как только сенсорные восприятия активируют соответствующие ощущения, они в свою очередь активируют клетки памяти. Мы фиксируем каждое движение там [в ощущении] в рамках структуры памяти и переводим его.
Естественно, память порождена нашей потребностью обособлять себя, подвергать цензуре наши чувственные восприятия и отфильтровывать их с тем, чтобы поддерживать статус-кво и непрерывность движения нашей мысли. Мы можем рассуждать об освобождении себя от знания. Но что бы мы ни делали, это не освобождает нас от движения знания. Напротив, оно только усиливает и укрепляет то, от чего мы пытаемся освободиться.В.: Ваши слова, кажется, напоминают то, о чем говорят квантовые физики. Наше представление о Вселенной весьма ограниченно.
У.Г.: Мы сами создаем Вселенную. У нас нет совершенно никакой возможности посмотреть на нее. Модель, которую мы видим, создана нашей мыслью. Даже ученые, которые говорят, что они наблюдают определенные явления, в действительности не могут ничего наблюдать, кроме как через зеркало своего собственного мышления. Ученый воздействует на то, что ты видишь. Какие бы теории он ни предлагал, это только теории; они не являются для него фактом. Даже если ты смотришь на объекты физически, без вмешательства мысли и без перевода того, на что ты смотришь, физический взгляд влияет на объект наблюдения. В действительности ты никак не можешь зафиксировать, удержать и выразить то, на что ты смотришь. Вы не осмеливаетесь смотреть на что-либо. Ученые могут выдавать всевозможные теории, сотни и сотни теорий. Вы можете лишь награждать их Нобелевскими или другими престижными премиями, и это все, что их интересует. Но готовы ли мы признать тот факт, что нет никакой возможности смотреть на что-либо?
Ты вообще ни на что не смотришь. Даже физическое смотрение находится под влиянием твоей мысли. Ты никоим образом не можешь смотреть на что-либо без использования знания, которое у тебя есть относительно того, на что ты смотришь. Фактически это оно [знание] создает этот объект. Это твое мышление создает наблюдателя. Так что вся эта болтовня о наблюдателе и наблюдаемом – просто вздор. Нет ни «наблюдателя», ни «наблюдаемого». [Разговоры о] «воспринимающем» и «воспринимаемом», «видящем» и «видимом» – все это чушь и чепуха. Эти темы хороши для бесконечных метафизических дискуссий. Таким дискуссиям нет конца. А верить в то, что есть наблюдение без наблюдателя, – это бред.
В.: Тарабарщина… У.Г.: Тарабарщина и чушь… [Смех] Ты никак не можешь смотреть на что-либо без «смотрящего», который является продуктом этого мышления.
В.: На этой неделе здесь состоится важная встреча. Видные ученые со всего мира, представляющие различные дисциплины, люди из духовного мира и мира промышленности и экономики впервые собираются вместе, чтобы поговорить о сходстве, а не о различиях между их отраслями. Все они теперь как будто чувствуют, что им следует поддерживать друг друга вместо того, чтобы сосредоточивать свои силы только на различиях и делениях, которые они создают в своих умах.
У.Г.: Прежде всего, ученые, смотря на всех этих религиозных людей или обращаясь к ним за помощью, совершают самую большую ошибку. Они дошли до точки. Если у них проблемы в своих системах, они должны решать их сами. У этих религиозных людей нет ответов на проблемы, созданные научным мышлением человека. Я не знаю, достигнут ли они чего-то, собравшись вместе и обмениваясь мнениями или делая доклады. Я могу звучать очень цинично, когда говорю, что из этого может ничего не выйти, кроме того, что они будут выступать и чувствовать себя комфортно, оттого что стараются понять точки зрения друг друга. Когда ты говоришь что-то кому-то, он говорит, что это твоя точка зрения. Но он не понимает, что у него тоже точка зрения. Как возможно общение между двумя людьми, у которых разные точки зрения? Вся цель разговора или диалога только в том, чтобы склонить другого к своей точке зрения. Так что это диалог между двумя точками зрения, и вы никак не можете примирить их.
Конференция обещает быть весьма интересной. [Смеется] Они могут все собраться, поговорить об этом [общем в их разных областях], обменяться мнениями, и на этом все закончится. Это было бы нечто вроде Объединенных Наций. (Объединенные Нации – лучшая шутка века. Если каждый пытается утвердить там свои собственные права, то что это за Объединенные Нации?) Проблема в том, что мысль везде создает границы. Это все, на что она способна.