Выкорчеванная
Шрифт:
Я потянулась и сорвала с одной из уцелевших низкорастущих веток сломанного дерева ждущий одинокий плод — сияющий и золотистый. Я протянула его ей.
— Я помогу, — пообещала я, — Если хочешь ее спасти, ты сможешь.
Она подняла взгляд на расколотое, умирающее дерево. Из ее глаз потекли смешивающиеся с грязью слезы, смывая густую коричневую корку со щек из глины, сажи и ила. Она медленно подняла руки, чтобы забрать у меня плод, и ее длинные узловатые пальцы осторожно сжались вокруг него. Они коснулись моих, и мы посмотрели друг на друга. На мгновение в окружавшем нас дыму я могла бы стать ее дочерью, о которой она мечтала: ребенком, соединившим два народа ее собственный и народ Башни. Она могла бы быть моим учителем и наставником,
Я наклонилась и в свернутый листок дерева набрала для нее немного оставшейся воды. Мы сделали шаг навстречу. Она откусила плод, и по ее подбородку пробежали светлые золотистые струйки сока. Она закрыла глаза и застыла. Я положила на нее руку, и почувствовала, как изнутри ее обвивает удушающая лоза ненависти и муки. Я поместила вторую руку на ствол дерева ее сестры и потянулась сквозь него к бездонному колодцу спокойствия и тишины. Даже удар молнии ее не поколебал. Спокойствие останется даже, когда рухнет дерево и его погребет под собой многолетний слой почвы.
Королева Чащи наклонилась над зияющей раной и обняла обугленный ствол руками. Я влила ей в рот последние капли воды из пруда, коснулась ее, и тихо и очень просто сказала: «Vanalem».
И она начала меняться. Последние остатки платья слетели с нее, обугленные куски кожи отваливались крупными черными чешуйками, от земли вверх широкой серебристой юбкой нарастала новая кора, соединяясь и объединяя ее с поврежденным стволом старого дерева. Она в последний раз открыла глаза и с внезапным облегчением посмотрела на меня. Потом она ушла. Она стала расти, и ее ноги пустили корни поверх старых.
Я отошла, и когда ее корни углубились в землю, я повернулась и побежала к Саркану через покрытое грязью дно пруда. Кора на нем перестала нарастать. Вместе мы сорвали ее остатки с его кожи, полностью освободив ноги. Я подняла его с пня, и мы сели вместе, понурившись, на берегу ручья.
Я была слишком опустошена, чтобы о чем-то думать. Он сидел, хмуро разглядывая, почти что обиженно, свои руки. Внезапно он рванулся, бросился вперед и погрузил руки во влажную почву. Я некоторое время ничего не понимая наблюдала за ним. Потом я поняла, что он пытается восстановить русло потока. Я заставила себя подняться и помочь. Едва я приступила, я его почувствовала — то самое ощущение, которое он не хотел иметь. Полную уверенность в правильности своих поступков. Река хотела течь в эту сторону, хотела поить пруд.
Пришлось сместить всего несколько пригоршней глины, и вот уже через наши пальцы потекла вода, расчищая для себя место. Пруд вновь начал наполняться. Мы устало уселись обратно. Он пытался счистить с рук мокрую глину остатками испорченной рубашки, о траву, о штаны, но лишь размазывал ее еще больше. Глубоко под ногтями остались черные засохшие полукружия. Наконец он устало вздохнул и уронил руки на колени. Он слишком устал, чтобы пользоваться силой.
Я прижалась к нему, находя в его раздражении что-то успокаивающее. Спустя мгновение он неохотно обнял меня. Над рощей уже опустилась полная тишина, словно пожар и ярость, которые мы принесли с собой, были всего лишь краткой паузой в ее спокойном существовании. Сажа осела на глинистое дно пруда и начала в ней растворяться. Деревья сбросили поврежденные листья в воду, вырванные куски почвы стали зарастать мхом, из земли появились свежие ростки травы. Во главе пруда переплеталось со старым новое очаговое дерево, зарастив зазубренную рану на его стволе. На их ветвях, словно звездочки, распускались маленькие белые цветы.
Глава 32
С пустой головой и абсолютно вымотанная я уснула в лесу, даже не заметив, как Саркан взял меня на руки и вернулся в Башню. Я просыпалась лишь на мгновение, почувствовав в животе неприятное последствие заклинания перемещения, чтобы сонно высказать свое неудовольствие, после чего снова
Когда я проснулась, укутанная одеялом в своей узкой кровати в своей крохотной комнатке, я отбросила одеяло и поднялась, не задумываясь над одеждой. Карту, изображавшую долину, пересекал длинный разрез, где в нее попал острый осколок камня. Холст свисал с нее клочками, и вся магия из нее улетучилась. Протирая сонные глаза, я вышла в коридор, обходя усыпавшие пол обломки камня и пушечных ядер. Спустившись вниз, я обнаружила Саркана, собирающего вещи.
— Кому-то нужно очистить столицу от скверны прежде, чем ее разнесут дальше, — пояснил он. — Алёше еще долго валяться в постели, а двору к концу лета придется возвращаться на юг.
На нем был дорожный костюм и красные сапоги с серебряным тиснением. Я до сих пор была покрыта сажей и грязью, в тех же лохмотьях — настоящее приведение, только очень грязное.
Он едва обратил на меня внимание, укладывая пузырьки и флаконы в дорожную сумку. Еще один мешок, наполненный книгами, ждал на лабораторном столе между нами. Пол под ногами был накренен, в стенах тут и там зияли пробоины от пушечных залпов и застрявшие ядра. В отверстиях весело свистел летний ветерок, гоняя по полу обрывки бумаги и пыль, оставляя на камне слабые следы красной и синей краски.
— Я на скорую руку чуть подправил Башню, — продолжал он, укладывая заткнутый и тщательно запечатанный флакон с фиолетовым дымом внутри. — Пекло я забираю с собой. Ты можешь начать ремонт с…
— Я тут не останусь, — прерывала я его. — Я возвращаюсь в Чащу.
— Не мели ерунды. Неужели ты считаешь, что смерть ведьмы обращает все ее заклинания в пыль или изменение ее отношения все разом исправит? Чаща до сих пор кишит чудовищами и порчей, и она не скоро пройдет.
Он был прав, и королева Чащи не умирала, а всего лишь спит. Но он уезжал не ради истребления порчи и не ради королевства. Его Башня разрушена, он напился воды из Веретянницы и он держал меня за руку. Поэтому сейчас он бежал со всех ног в поисках новых стен, за которыми он смог бы укрыться. Теперь он просидит взаперти десяток лет, пока не оборвет все свои корни и перестанет о них переживать.
— Их не станет меньше от моего сидения на куче щебня, — ответила я, разворачиваясь и оставляя его наедине с пузырьками и книгами.
Чаща над моей головой полыхала красными, золотыми и оранжевыми красками, но сквозь лесную почву пробивались что-то перепутавшие белые весенние цветы. На этой неделе вернулась последняя летняя жара, пришедшаяся как раз на время сбора урожая. В полях под палящим солнцем изнывали от жары уставшие труженики, а здесь под плотной завесой ветвей в тусклом свете у журчащей Веретянницы было прохладно. Я шагала босыми ногами по хрустящим опавшим листьям с корзиной полной золотистых плодов. У поворота реки я задержалась. Над водой чтобы попить склонил свою деревянную голову ходок.
Он заметил меня и настороженно замер, но не сбежал. Я вытащила из корзины один плод. Ходок начал медленно подбираться ко мне на своих неуклюжих ногах. Он остановился точно на расстоянии руки. Я не двигалась. Наконец он протянул передние лапы, взял плод и начал надкусывать его, поворачивая в лапах, пока от него не осталось лишь семечко. После этого он посмотрел на меня и осторожно сделал несколько шагов по направлению к лесу. Я кивнула.
Ходок долго вел меня по лесу между деревьев. Наконец он привел меня к скале, напоминающей самое настоящее человеческое лицо, и отодвинул в сторону тяжелый ковер из плетей лиан. За ним показался узкий проход в скале, из которого шел душный сладкий аромат гнили. Мы пробрались через него в узкую прикрытое со всех сторон долину. На одном конце ее росло старое, перекошенное очаговое дерево с неестественно распухшим стволом, посеревшее от скверны. Его нависавшие над долиной ветви были настолько усыпаны плодами, что их концы касались земли.