Вырла
Шрифт:
– Ты нахера врачка по мозгам притащил, Финик?
Интонация сочетала в себе издёвку, тревогу и угрозу.
– Выродка твоего кто утихомирит? – спросил майор. – Пущай дальше бегает?
– Ты его не арестуешь. Пиши – несчастный случай.
– Где тело?
– Доставляется на твою историческую родину. Жива Оксанка, пузо ей заштопают. Убирай пацана. И сам вали.
ФМ услышал (опять) бессильный зубовный скрежет железного Финка.
– Георгий Семёнович, ваш сын может умереть. – Зачем Федя рот открыл? Он ведь собирался «слиться». Пресловутой «врачебной святостью» проникся?! Чертово любопытство
«Медведь – опаснейший хищник в наших лесах», – говорил Теодору дед, Тарас Богданович, бывалый охотник. – «Убивает, а жрать предпочитает тухлятинку! Прячет добычу, пока она не разложится до мягкости. Видал я медвежий схрон: обглоданного оленя и девочку. Без скальпа. Она еще дышала, бедняжка, в обмороке была. Он ее за мертвую и принял. Старый, хитрый. Тридцать годков по тайге от пули и капкана уходил. Местные даже не знали, что у них под боком завелся людоед. Лакомился он нашим братом не часто. Гурман! Выбирал детей – мы потом по косточкам определили. Когда Найда, собака Мансура, я тебе его фотографию показывал – богатырь-мужик, царство ему небесное, едва полтинник разменял, от малярии помер! Так-то, Феся, кого медведь на тот свет уволочёт, кого – комар! Не туда меня… ладно. Когда Найда впилась медведю в глотку, я в него уже всю «Сайгу» разрядил. Он умирал. И веришь, нет? Он на меня попер! В башке три дырки, на нем лайка висит, со мной Мансур и два его свояка, злющих хакаса! Он нашей смерти жаждал, Фесь, яростно, страстно! Я и те хакасы почти согласились отдать медведю душу. Вооруженные мужики! Он заворожил нас, будто кроликов!»
«Ты чувствуешь последний вздох, покидающий их тела, смотришь им в глаза. Человек в этой ситуации – Бог!» – откровенничал американский серийник Тэд Банди о радостях убийства.
Федя дипломную работу делал по «тезке» Тэду. Проводил параллель между ним и «опаснейшим хищником». Озаглавил броско: «Not Teddy Bear» 5 .
Настоящих же психопатов alive мистер Тризны ранее не встречал.
Селижора шагнул к нему. Федор обмер. Будто кролик. Шарманка памяти прокручивала стишок про медведя из книги «русских народных сказок», наложив его на жуткую атональную «детскую» музычку.
5
«Не плюшевый мишка». Обыгрывается имя Тед и название игрушки.
Ля-ля-ля ля ля ля.
Ля-ля-ля ля ля ля.
Скарлы-скырлы-скырлы.
На липовой ноге,
На березовой клюке.
Все по селам спят,
По деревням спят,
Одна баба не спит —
На моей коже сидит,
Мою шерсть прядет,
Мое мясо варит.
– Я опасаюсь массовой истерии. – Голос психотерапевта прозвучал обманчиво твердо. – В вашем поселке, Георгий Семёнович.
Из белозубой «пасти» Селижоры воняло чесноком, высокоградусным алкоголем
Скырлы, скырлы…
Путь им преградил бравый «майор Том». Рука его поглаживала кобуру «Макарова».
Селижора отвернулся к балкону, к нежной летней ночи. Сырная голова луны катилась по темно-синему бархату неба, попорченному звездной молью.
Из леса доносились трели соловья…
Глава восьмая. Никтогилофобия и путеофобия.
И чей-то крик.
– АААААА! ПАААААААА!
Селижаров-старший махнул охранникам, чтоб не трогали Теодора. Вздохнул:
– Третий раз орет. Выманивает.
– Это острый психоз. Я поговорю с Владиславом, попытаюсь успокоить. Не получится, тогда ваши люди его скрутят, и я вколю реланиум.
Ухмылка придала роже Селижоры асимметрию полотен avant-garde, усилила безобразие настолько, что оно почти обратилось в красоту. Но чуда, как с Финком, не случилось.
– Мои люди до утра в лес не сунутся.
– Почему?
– Они в курсах, что с копчеными стало.
«С таджиками», – перевел доктор Тризны.
– И не пизди про съехавшую кукуху! Орзу, бригадир, серьезный человек. Был. Что его грохнуло?
ФМ оглянулся на Евгения Петровича.
– Хэ Зэ.
– Орзу без валыны срать не ходил. Выхватывал быстрей меня. Что его грохнуло, Финик?
– Kyrp"a tiet"a"a, – повторил Петрович. – Хэ Зэ.
– Шутовка? – вклинился робким баском крупный «гипербореец», точь-в-точь боевой орк Мордора.
– Валяй, – санкционировал Георгий Семёнович. – Излагай.
– Ну… Сестрёна рассказывала. Ей семнадцать было. Она с Зареченских, дальних на автобусе возвращалась. Тридцать пятый Ка еще не отменили, ну, который на заправку заворачивал у кафе Калерии Анатольевны мужа, а он не вздернулся еще.
– Толян, базарь по делу!
– Ну… на заправке сортир, платный, сука! Семь рублей! Сестрёне приспичило, она молока парного у бабки надулась…
– Толян! – рявкнул Селижора. Подскочили все. Кроме Финка.
Толян ускорился:
– Зашла в тубзик, сходила того-сего, руки моет. Херак, сзади варежку зажали, к умывалке нагнули, жопу мацают, труселя сдирают. Ни дыхнуть, ни пернуть. Лохматуха че-то тычется, тычется, никак. И, короче, ебнул ей. Локтем по шее. Она, такая, сползла, гудбай, мама. И тут лохматого к стене – херак! Темно, сестрёне не видно – кто, чего. Она за дверь. В автобус. Час ждали водилу. Он приперся покарябанный. И через неделю тоже, ну…
– ЧТО?!! – хором воскликнули Федор Михайлович, Евгений Петрович и Георгий Семёнович.
– Вздернулся! Сестрёну русалка выручила, шутовка. Бабы под защитой у нее. А лес ваще ееный. Олин! Оля – баба!
Селижора и майор приняли бредовые Толяновы выводы весьма толерантно. Переглянулись, покивали. Феденька глазам не верил:
– Господа, мы расшифровываем геном! Мы создаем роботов! Исследуем Марс! Боязнь ночного леса, никтогилофобия, пережиток крестьянских суеверий!
Береньзяне молчали. Федя заставил себя медленно сосчитать до пяти. Поселочек! Деревня сумасшедших!
– Допустим… Допустим. – Он смотрел на Селижору. – Я приведу вашего сына, Георгий Семенович. Отвоюю его у русалки Ольги, кикиморы Инги и гадалки Ванги. Вы спонсируете парочку палат для пациентов типа Владислава? Плюс – лекарства. В аптеке один феназепам, и то просроченный!