Шрифт:
Выродок
Тварь издыхала.
Крупное тело вяло развалилось в яме, неестественно завернув изломанные лапы. Левое крыло подвёрнуло под брюхо, правое - выбило из сустава, его растрескавшийся коготь сейчас судорожно цеплялся за край воронки. Огромные, шикарные крылья, лощенные и ухоженные, с длинными, круто завёрнутыми внутрь тёмно-нефритовыми когтями. Мелкие серые перья слиплись. От их облизанных пламенем концов блёклыми нитями на тот свет тянулось дыхание тлевшей плоти, дыхание, скажу я вам не самое ароматное. Человеческие глаза в семи аршинах начинало разъедать и приходилось перевязывать их вымоченной в травах влажной тряпкой, чтоб грязно-жёлтая корка не закрывала обзор. Зрение тут уж
Зелёный. Люблю зелёных. Красивый цвет. Наверное, тварям было бы лучше всем рождаться зелёными - было бы приятнее иметь с ними дело. Так и представляешь себе эту стремительную вереницу свежей листвы, проносящуюся под облаками в погожий денёк. Ветвь ивы, развевающаяся на ветру, неловкий мазок живописца в небесной лазури; оплошность Создателей, услаждающая взгляд. Прекрасен полёт этого гибкого тела. Всё гармонично в нём, всё взвешенно: и взмах бесконечных сотканных самим воздухом крыльев, и мощный рывок оплетённых сталью мышц плеч, и изящное трепетанье смертоносного хвоста.
Летящая тварь особенно хороша, когда молодая и свежая кровь заставляет её выписывать под солнцем лихие колёса и волчки. Ещё лучше, если у неё, вдобавок к зелёному, окажется голубая или красная полоса по хребту, что будет праздничной лентой извиваться в этом царственном шлейфе. У этого полосы не было.
Жаль, что шкура сильно попортилась, иначе можно было бы выкроить кусок потоньше на плащ. Мне бы пошёл под цвет глаз. Почти один и тот же.
Я сделал шаг вперёд и начал долгий и опасный путь к твари. Выжженная земля норовила ускользнуть из под ног, завязнуть, засосать ничтожным пеплом. Отполированные камни и сгустки новоявленного стекла покрывал слой едкой сажи, липкой и жирной. Такая с кожи так просто не сойдёт, её водой не отпаришь, щёткой не сдерёшь. С такой только время справится да, на худой конец, острая бритва и умелые руки. Ну, у меня в достатке было и первого, и второго, и третьего. Глубоко раненая земля зияла вновь образовавшимися пустотами с догорающими залежами торфа, от которых валил удушающий дым. Один неверный шаг - и под тобой разинет пасть такой вот жадный костерок, чтоб поглотить тебя по самую макушку. Твердь пылала.... Тут уж ни одни сапоги не выдержат, сколько б алхимики над ними не бились. Скорлупа твари бережёт от огня, но это ещё как посмотреть от кого огня и какой твари. Хорошо, что я вышел босой...
Встрепенулась сломанная лапа, расчертила когтями воздух в локте от моего бедра и нелепо загнулась в другую сторону. Тварь со смесью боли и облегченья уронила на неё голову и замерла. Дыханье дважды содрогнуло эту гору, гулом раздалось в грудной клетке и, наконец, вырвалось наружу. Сгусток ненависти огненными плевком сквозь сцепленные зубы исторгся мне под ноги. Кровь обволокла массивный подбородок твари уродливой маской.
– Ну, ни Дьявол мне в бабушки!
– невольно вырвалось у меня, когда над коленом начали расползаться любимые штаны, и без того нуждавшиеся в срочном ремонте.
Тварь поняла, что потратила последний шанс впустую и коготь последней надежды, что я позволил себе милосердно оставить на поверхности, разжался,
Наверное, стоило бы добить и уйти восвояси латать порты, да искать прикопанные под валуном новые сапоги и походную сумку. Стоило б, но что поделаешь - такие условия игры. Для этого она и затевалась, иначе что толку было портить лесопосадку.
– Сдаём, сдаём позиции, - почти сочувственно усмехнулся я, поудобнее усаживаясь на лапе издыхающей твари прямо напротив её морды.
– Раньше жертвы приносили, храмы строили, а теперь что? Куда мир катится.... Вот посмотри на меня, небось, века четыре назад без сорока поклонов и подойти не смог бы, а теперь сижу, болтаю по душам. Нет? Ах да, сорок поклонов для знати было. Челядь пятьдесят или шестьдесят должна была отбивать. Ушли, ушли безвозвратно годы золотые...
Тварь приоткрыла один глаз, покрасневший от разорванных капилляров, второй - вытек. Ну, и не жалко: всё равно с бельмом был, насколько я помню. А при моей профессии память отличительная черта, куда без неё родимой.
Кстати о памяти. Я вытащил из кармана треугольный кристалл и оторвал верхнюю, уже порядком замусоленную пластинку, вытянул руку и постарался улыбаться по высшему разряду, что мне крайне редко удавалось: каждый раз то морда в ссадинах, то руки трясутся, то настроение ни Создателям в портянки. Досчитать до пяти. На срезе проявилось изображение.
– Вот жабьи твари! Снова пол головы краем срезало! Зато ты, брат, хорош! Хочешь, на твою долю сделаю, всё равно мне камень даром достался? Могу твоим послать с какой-нибудь задушевной надписью, чтоб слезу вышибить у особо сердобольных. Не пыхти, - пришлось шлёпнуть тварь по носу, когда из ноздрей угрожающе повалил дым, - ничего личного! Моё дело предложить, так сказать, запечатлеть судьбоносное знакомство с такой выдающейся личностью, а ты можешь трепыхаться, можешь не трепыхаться. Меня твоё мнение особо не волнует. Главное что? Главное, чтоб заказчик был доволен. Ах да!
Пришлось изрядно порыться в карманах, пока под пальцы попалась знакомая дешёвая бумага, что часто используется в городах во всяких общественных целях. Я облокотился на тварь, так чтоб единственный глаз тоже мог узреть прочитанное. Под локтем отвратительно чавкало, но ощущения у твари должны были быть всё-таки гаже. А куртку от этой дряни в любом ручье отмочить можно.
– Слушай, друг сердешный: " Сиим постановляю, что монстр, порождённый Кривыми Разрушителями, да будет проклято имя это, что в народе известен как Тварь подлежит повсеместному уничтожению во имя Создателей". Дожили.... Какой позор, какое сказочное свинство! Такую зверюгу тварью называть. А ведь это уже и не ругательство у людей, а, скажем так, официальное название! Обидно, не так ли? Вот и я говорю, хоть бы монстром или нечистью, а то - тварью. Напомнишь мне, болезненный, кого этим прозвищем в ваших стаях кличут?
Тварь не мог уже рычать, край губы, конечно, дёрнулся в тщетной попытке, но не более. Я отвесил ему затрещину, как шелудивому тупому псу, и засмеялся.
Смех это настоящее искусство, и люди, как правило, даже не подозревают о всей его мощи. Этими не сложными звуками можно сделать из себя юродивого и повелителя, простака и кляузника, просителя и подателя; можно вызвать в другом радость или сочувствие... мне нужно было иное. А я всегда получаю то, что мне нужно. Я умею смеяться.
Он был оскорблён, унижен и раздавлен, мой голос стал ему отвратителен. Звук человеческого хохота пробудил в твари ненависть и ярость, плотно смешавшиеся и глубоко теперь засевшие в его естестве. Тварь беззвучно стонала.
– Поздравляю!
– я позволил себе фамильярно сочувственный тон, что готов привести гордецов в бешенство.
– Отныне вы все - твари. Поразительное стечение обстоятельств.... Кстати, ты мне ещё должен за то, что просветил твою тупую скисшую башку об особенностях современной лингвистики.