Высокие башни
Шрифт:
— Карп, я сегодня видел приведение.
Здоровый глаз его помощника стал огромным и круглым, а вилка упала в сковородку.
— Это был дух мсье Жан-Батиста, — продолжил Филипп серьезно. — Призрак, потому что он не мог находиться в Монреале. И еще, Карп. Клянусь, что узрел его примерно полчаса назад.
— Но он, наверно, умер, — испуганно заявил Карп, — как мсье Д'Ибервилль.
— Он стоял на пляс д'Арме и оглядывался вокруг. Естественно, постарел и поседел. Но я не мог ошибиться. Это был мсье Жан-Батист. У него было то же выражение лица и та же походка.
Карп покачал головой.
— Нет, нет, хозяин, вы обознались. Только месяц назад до нас дошли слухи, что он снова стал губернатором. Если он все 'еще жив, то должен трудиться на своем посту.
— Привидение умеет откашливаться и нюхать табак? — поинтересовался Филипп. — Неужели оно может достать из кармана кусок сушеного мяса и начать его жевать? Кажется невозможным, чтобы он был в Монреале, в то время когда все семейство находится в замке, но я уверен, что видел его, и что он жив. Скажу тебе больше: он не хочет, чтобы кто-нибудь знал, что он здесь. Поэтому тебе лучше держать язык за зубами.
Карп сильно обиделся и спросил:
— Хозяин, я вам не подхожу?
После завтрака, когда они продолжали обсуждать виденное Филиппом, хозяин еще раз прошелся по комнатам, чтобы убедиться, что он ничего не забыл. Филипп нашел несколько деревянных фигурок, вырезанных им после того, как он очутился в Монреале. Они стояли в ряд на подоконнике его спальни и изображали солдат, священников, крестьян. Некоторые из них были раскрашены, а другие сохраняли естественный цвет. Казалось, они грустили, потому что их оставляли тут.
Филипп переводил взгляд с фигурки на фигурку. Кое-какими он мог бы гордиться, но про остальные подумал: «Я не очень талантлив».
Он собрал все скульптурки и понес их к мусорной корзине.
— Теперь у меня для этого не останется времени, — сказал он, выбрасывая фигурки, — даже если бы я был талантлив, я не стал бы заниматься подобной чепухой. Но меня Бог не наградил талантом.
Филипп словно разучился улыбаться, и на его лице застыло серьезное выражение. Карп привык к его улыбкам и шуткам, к веселому посвистыванию во время работы, а теперь никак не мог понять, в чем тут дело. Филипп сильно изменился.
— Хозяин, вам не хочется покидать Монреаль, — заметил подмастерье, убирая со стола. — Неужели вы передумали?
— Нет, нет! Я хочу отсюда уехать. Бог тому свидетель!
— Наверно, все дело в том, что мадемуазель Фелисите выходит замуж во Франции?
Филипп так сурово уставился на подмастерье, что тот смешался и замолчал.
— Запомни, Карп, мы никогда не станем обсуждать эту тему, — сурово заявил Филипп. Сам он подошел к корзине с мусором и начал торопливо искать что-то среди выброшенных фигурок. Вещь была незакончена, но глядя на нее, каждый сказал бы, что мастерство Филиппа растет. Он держал фигурку на ладони и внимательно рассматривал ее. Это был бюстик Фелисите.
— Я сохраню его и закончу работу по памяти, — решил Филипп.
Это будет совсем несложно. Ее облик навеки запечатлен в его душе. Почему он решил, что может выбросить память о ней? Он никогда не расстанется с фигуркой. Она — единственное, что у него осталось!
Барон осторожно постучался в дверь будуара жены. Он понимал, что ему лучше сюда не заходить, и, переступив порог, увидел, что в комнате кипит работа. Баронесса сидела в углу на кресле с прикрытыми покрывалом коленями, хотя на улице ярко светило майское солнце. Она что-то оживленно обсуждала с женщиной, напоминавшей пухлую подушечку для иголок и булавок. В руках модистки были охапки роскошных материй — атлас, парча, кружева, тафта. Фелисите находилась в глубине будуара, одетая в скромную белую полотняную рубаху до пят. Руки у нее были обнажены. На стуле рядом лежали перчатки, которые полагалось одевать с платьем с короткими рукавами. Перчатки были светло-серого цвета из мягчайшей замши и очень длинные. Их можно было зашнуровать легкомысленными розовыми тесемками с кисточками. Стол посреди комнаты был уставлен башмаками. Их было не менее дюжины, разных фасонов и расцветок, напоминающих забавных зверюшек. Там были изящные башмачки из тончайшей кожи белого и коричневого цветов, индейские мокасины, украшенные яркими бусинами. Некоторые были вышиты ярко-синим шелком, отделаны нитью желтого цвета со шнурками с кисточками. У всех башмаков были красные каблуки, — мода, господствовавшая целое столетие.
— Я с вами не согласна, мадам Фруто, — говорила баронесса, — венецианские кружева будут плохо смотреться в фалдах. Нет, они для этого не подходят. — В эту минуту она обратила внимание на стоявшего в дверях мужа. — Шарль, что ты хочешь?
— Мне надо сказать тебе, дорогая, пару слов. Вздохнув, баронесса поднялась с кресла. При ходьбе она опиралась на трость. Никто из докторов был не в силах облегчить ее ревматизм. Сама баронесса думала, что ей могут помочь только парижские врачи, и тогда она сможет ходить быстро и легко, как юная девушка. Она никогда не говорила об этом мужу, опасаясь, то он отошлет ее в Париж. В вестибюле барон прошептал жене:
— У нас нежданный гость.
— Дорогой, я не люблю сюрпризов. Кто он? Шарль ле Мойн улыбнулся.
— Я не могу упомянуть его имя, так как об этом может стать известно нашим врагам, — барон продолжал шептать. — Он в восточной башне.
Когда они появились в комнате, гость низко поклонился. Он сидел у стола на кресле, которое могло бы подсказать баронессе, кто же был этот человек.
Она его не сразу узнала. Умные глаза, высокий, худой. И хотя выглядел он усталым и обеспокоенным и у него сильно поседели волосы, порой производил впечатление достаточно молодого человека.
Баронесса заспешила к нему изо все сил, не обращая внимания на боль в суставах.
— Жан-Батист! — радостно воскликнула она. — Это ты! Какое счастье! Это просто чудо! А Шарль меня не предупредил. Разве так можно обращаться с бедной больной женщиной!
Де Бьенвилль горячо поцеловал ее руки. Затем обнял баронессу и прижался к ней щекой.
— Дорогая сестра, вы как всегда очаровательны. Я о вас часто вспоминал. И никогда не забуду, как вы были ко мне добры!
— Я уже не та, Жан-Батист, — вздохнула баронесса, — я не молода и постоянно испытываю боль и страдания. — Она тихо заплакала, уткнувшись ему в плечо. — Ты — губернатор новой колонии и стал мудрым и известным человеком. Где твой лавровый венок? Дорогой мой Жан-Батист!
— Для меня ты остался прежним, — объявил барон, пожимая руку брата. — Прошло двадцать лет после твоего отъезда! Двадцать лет! Чтобы написать только одну страницу в книге истории, требуется слишком много времени.
— Но почему, — спросила баронесса, осушая слезы платочком, — ты приехал тихо и незаметно, как тать в нощи? Почему вынужден скрываться? Я ничего не понимаю.
— Наверно, я смогу тебе все объяснить, — ответил мсье Шарль, — но сначала надо устроить тебя поудобнее. — Он взял подушечку и положил ее под спину баронессе. — Жан-Батист не должен обнаруживать себя здесь, иначе регент и мсье Ло станут на него злиться за то, что он оставил свой пост.