Высокие стены. Тяжелые Грузовики
Шрифт:
Хлябь, хлябь, хлябь… и не это ли должны делать водилы тяжелых грузовиков. Рассекать, кромсать, преодолевать хлябь. И не это ли сделал Гув Мердок, самый лучший из водил тяжелых грузовиков, в тот день… точнее, во время своего последнего рейса.
– Горючее? – спросил Раски.
– Да, не… как-мо там! Кто бы оставил цистерну с горючим вот так, со спущенными шинами.
– А что?
– Масло?
– У… я тебя! Стрекоза! Какое… твою-тмо дивизию! За масло…я бы даже… ух! Даже Гува Мердока вот этой самой… Да, ну его! И, кто теперь будет… эх, да ну ладно.
Аботт ушел. Раски остался сидеть, пока еще не понимая, в какой он части ангара. Где-то в углу масленщиков, но где? Его мысли шевелились сильнее от новых глотков из фляги. И он представлял, что на время, раздвинувшаяся масса из пепла и льда, уродливая перхоть Земли, раздвигается дальше и больше. Так, что Земля становится чистой и очень красивой. Такой, как он видел ее на картинках. И он летит над ней. Он летит и видит Землю. Землю, а не хлябь. Что за чудо!?
Может, ради этого Гув так сделал? Чтобы показать!? Но, кому? Ему!? Раски? С чего бы! Он даже ему пару слов не говорил, так только смотрел «иди, делай свой работу» перед рейсом или «ну, пшел» – после.
Водилы не увидели того, что хотел показать им Гув, если только он этого хотел. Ближе всех остановился Юрик. Но, он был слишком близко к вспышке, что увидел только вспышку. И остальные тоже.
А может, Гув Мердок не рассчитал? Может, он хотел показать другим водилам, для чего они ездят туда-сюда, подвергая себя такой опасности. Каждый день, сходя с ума. Хотел, но не показал. И все потому, что не просто не догадался, не прикинул, что потаскушка, эта цистерна, столько лет стоящая в дальнем углу ангара их Семь-Ноль, так взорвется?
И вот, показал только ему, Раски. Летала Раски… бойкий, смышленый, но слишком хлипкий от рождения, чтобы когда-нибудь стать водилой.
Так зачем он ему это показал?
Раски не заметил, как от этих мыслей, усталости и фляги, он заснул.
А за стенкой, гремели водилы. В них, каждом, было уже не одна, не две, а по меньшей мере, по три фляги. В ту самую ночь, когда они провожали своего лучшего напарника, Гува Мердока.
Они были тяжелы от выпивки. И их это вполне устраивало. Тяжелое – это надежно. – говорили они, и не собирались пока оказываться от своего первого клича.
Глава 2. Юрик Ласкью
Он бы давно сошел с ума сам. Но, когда-то, обещал этого не делать. Обещал себе, а главное – ей.
С тех пор он стал Юриком Ласкью, водителем тяжелого грузовика.
Тяжелое – это надежно. – гласил первый клич. Но, Юрику было это не так важно, хотя он еще как уважал братство отчаянных водил, ценил их работу, понимал то, что они все делают. День за днем, в нечеловеческих условиях, кое-как направляемые пучком света размером с пятерню… чем-то похожем на нее, отдельные лучи отходили в стороны, как пальцы, поэтому так и называли. Следили за «пятерней», чтобы не свалиться в овраг, бывший водоем, туннель, платину, канал… да, чего там только не осталось от прежнего Мира.
Иногда Юрик сжимал руль, а слова сами вытесывались, свистели из сдавленных челюстей: Чтоб б ты сгорел! Что б ты… чертов Мир, чертова хлябь!
Но, потом вспоминал обещание, себе и ей. Получается, два обещания. И оба они вели к тому, чтобы… чтобы ехать дальше, несмотря ни на что.
Ехать дальше, потому, что он обещал, что когда-нибудь найдет… – в такие моменты он всматривался в хлябь, ища хоть одну зацепку. Хоть краешка, хоть ниточки.
Ни-че-го! Только безмерная колышущуюся масса, в которой, под которой куча опасностей.
И, по которой, от бункера к бункеру ехали водилы, ось к оси, оставляя в ней свои жизни, но и, доставляя грузы и все необходимое, иногда и людей, нуждающихся в поиске тех, кого они хотел хоть раз увидеть.
И такова была работа водителей тяжелых грузовиков.
***
Эх, черт… не о том ты думаешь, Юрик, не о том! – ругал он себя, пытаясь увидеть первые очертания ворот ангара Шесть-Ноль.
Тебе бы подумать о том, чего ты по-настоящему хотел, когда первый раз попал в Семь-Ноль, в ангар водил, чтобы стать… Он не знал кем, но увидел доходяг, в основном стариков, с большими лейками, снующими у капотов огромных машин, обвешанных кучей металлических пластинок и, похожих на…
Юрик тогда не знал, на что они похожи. Только смотрел, как чад от сгорающего масла уходит вверх в черный высокий потолок. А вместе с ним, двигатель все лучше и чаще издает «бурм-бурм-бурм», как-то похожее на работу моторов из прошлого и все меньше «хр-хр-хр». Поливаемый жизненно важным соком, мотор оживал, суставы его железного тела напитывались маслом, смазывались, сообщались и начинали двигаться, не мешая друг другу, не задевая.
– Э-э-й! Кре… – кто-то кинул в него что-то, пока он зевал, смотрел на железных мастодонтов. Издавна так повелось: чем тяжелее грузовик, тем надежней. Да. Тяжелое – это надежно! Все так, все так.
«Э-э-й!» принадлежал Гену Муто, старому водиле, который научил его всему. Учеба началась с этого «э-э-й». И еще, когда Юрик сказал, что мог быть масленщиком, но Ген покачал головой и показал на железные штуки в дальнем углу.
– Еще и еще. Давай. – сказал Ген.
И хоть Юрику было непонятно, что тот от него хочет, он тогда не знал обрывистого языка водил, громкого и резкого, будто они, разговаривая даже в ангаре, пытаются перекричать завывания хляби в передатчике, но он решил, что должен использовать эти штуки еще-еще-еще. И еще, пока… Пока, что!?
Он пошел туда, куда указал ему Ген. Но, задумавшись «пока, что?», обернулся, Ген кивнул в сторону грузовиков.
«Пока не сможешь управлять такой штукой». – наверное, это хотел сказать Ген, но не сказал. Водилы хоть и говорят отрывисто и крикливо, или не говорят вообще, показывая кивками или молчанием, но каждое слово или движение – точно.
Такова жизнь водителей тяжелых грузовиков.
Не о том ты думаешь Юрик, не о том… воспоминания, плохая хрень для водилы, особенно во время рейса. Особенно во время рейса к бункеру «Плохой камень». Шесть-Ноль, вообще-то. Но, водилы иногда назвали его «Плохой Камень». Старое название, еще со времен, когда первый водила намотал ось грузовика на большой камень, на последнем повороте, почти перед самой прямой перед воротами.