Высокие стены. Тяжелые Грузовики
Шрифт:
Тот водила был не виноват. И летала, скорее всего, тоже. Другие водилы, ехавшие за ним, тоже были не причем.
Просто камень был плохой. А дорога еще хуже. Как всегда.
***
Не о том ты думаешь, Юрик! Не о том. – от злобы на себя, он поджал педаль, достал передней скобой за грузовик Мердока… эх, черт! Мердок погиб. Поджарил себя в луже водорода. Нет, это не грузовик Мердока. Его больше никогда не будет впереди!
Так, что пытался показать Гув!? Показать тебе, Юрику, или увидеть сам!? То и другое?
Он пытался показать, какой красивой может быть Земля, когда на ней нет всего этого дерьма. А заодно, он пытался показать, с какой мечтой пришел ты, Юрик, ставший Юриком Ласкью, одним из лучших водил тяжелых грузовиков. С какой мечтой ты пришел в водилы тяжелых грузовиков.
Да, черт! Скажи ты уже! Ради чего ты пришел. Ну!
Не ради того, чтобы держать ось к оси, натягом, всей колонной расталкивать хлябь, ухватывать вечно вырывающийся руль. Вправлять кости себе и другим водилам, которые выбивала матушка-кочерга, в самый неподходящий момент, когда коробка слетала на шестеренку ниже. А потом, все-таки как-то доехав, упиваться флягами масленщиков, колотить во сне, от жути и отчаяния, в железные стены бункера!?
Ради чего ты пришел, Юрик Ласкью!?
Эй, поживей! – сказал Юрик, когда водила впереди, неплохой малый, но новичок, подвалил заднюю ось, видно, пережав газ, или, воткнул не ту передачу.
Юрик включил пониженную и подтолкнул его в сторону заноса. Тот сразу понял, добавил газ, выровнялся, пошел дальше.
Он был впереди. Новичков обычно ставили вперед. Их не так было жалко терять, как опытных водил. И если летала пропустит ущелье или еще что-то, то первым улетит грузовик новенького. Зато опытные водилы успеют остановиться.
Хреновый порядок, но такова уж была жизнь водителей тяжелых грузовиков.
***
Ради чего ты пришел Юрик? – он сидел один за длинным столом, взглядом никого не подпускал. Другие, наверное, думали, что это из-за Гува. Да и к черту, пусть думают, что хотят! Ему было наплевать.
Когда они добрались до ангара Шесть-Ноль, внутри у Юрика все скребло от всех этих вопросов, зачем и почему. Он понимал, что исколесил туда-сюда эту чертову хлябь сотни раз, от Кривого Мыса до Тупой Суки и от Плохого Камня до поворота на Восемь-Ноль.
Он уже намотал на заднюю ось, если не всю Землю, то всю ее хлябь, залатал все места своего грузовика, всеми пластинами, которые находил сам и находили для него. Его грузовик стал самым тяжелым, если не считать грузовики Гува и Гена, которые были теперь обломками и осколками, застыли и потерялись в хляби уродливыми остовами.
И что, Юрик?
Ты хоть как-то приблизился к тому, чего ты хотел? К тому, что ты обещал себе и ей!?
Бам-с! – ударил кто-то в железную стену бункера, и «бам-с-с» разлетелось не только по сырым толстым стенам железного подземелья, но и раздалось внутри Юрика. И, внутри раздалось не «бам-с», а «не-е-е-т».
Юрику повторять и не надо было. Он и так знал, что: Нет!
***
Нет. Он не приблизился к тому, что искал. К тому, что хотел и ради чего пришел в ангар Семь-Ноль, чтобы стать хотя бы масленщиком, а лучше леталой, а стал водилой, одним из лучших водил, одного из лучших в их ангаре, тяжелого грузовика. А после того, как сгорел… нет, поджег себя, взорвал, уничтожил, Гув Мердок, так самого лучшего.
И что с того!? Как это приблизило его к тому, что когда-то сказала ему она!? Того, что он никак не мог забыть, и ради чего он проделал такой путь!?
А, ради ли этого, Юрик!? – спросил он себя, а в ответ опять услышал «ба-м-м-с…ба-м-м-с».
Понятно, кто-то колотил в стену от ужаса и отчаяния. Привычное дело. Как и то, что он сотни раз проехал между Тупой Сукой и Глубоким Оврагом, намотал сотни кругов между Семь-Ноль и Шесть и Два… и еще…, а к черту! Сейчас не хотелось вспоминать все эти номера.
Другое дело то, о чем рассказывала ему она. Он уже забыл половину! Больше! Почти все забыл, за сотни часов, пока руль рвался из рук, матушка-кочерга била по ребрам, а колеса садились в хляби.
Нет, что-то он помнил. Что, раньше у бункеров не было номеров, у них были имена, и эти имена что-то значили. Черт, да и не бункеры это были. Это было что-то другое, что он надеялся увидеть. Хотел увидеть, как саму жизнь. Не такую, проведенную в жестянке, сжимая глаза, смотря через поток грязи, льда и пепла, с трудом удерживая руль и двигая коробкой, которая была куда тяжелее, чем самая тяжелая штанга в дальнем углу ангара Семь-Ноль.
Нет, не такую жизнь он хотел. Он хотел добраться туда, о чем рассказала ему она. Об этом он еще не забыл. Еще бы забыл!
Она сказала… нет, он ее спросил. Он сам спросил, не стал дожидаться, пока ее зрачки станут серыми и единственное, что можно будет делать – это ложиться ей на грудь, вслушиваться в дыхание, которого уже нет.
– Скажи, где нормальная жизнь? Где, скажи мне? Я найду ее. Обещаю! Найду!
– Найдешь, Юрик? – она вцепилась в него, одно рукой, вторая у нее уже не действовала.
– Найду, обещаю! – сказал он, сжал ее руку.
– Пообещай себе! Не мне. Себе. Слышишиш-шь-шь-шь…
Юрику показалось, что при каждом шь-шь-шь, у нее отваливаются кусочки губ, когда-то таких прекрасных, теперь высохших, серых, как и вся она, но все еще очень красивых.
– Обещаю! – сказал он, с жаром. – Обещаю, что найду. Скажи. Где? Где!?
– Там… – кажется, последние силы оставили ее, так что Юрик услышал только то, что выдохнули ее губы, последнее, перед тем, как она умерла:
– Там… на краю Земли.
Там, на краю Земли. Там! На краю Земли! Там, на краю… есть нормальная жизнь. Он был уверен. Не только потому, то ему обещала она.
Он был уверен, и сам по себе. Есть – и это – там! На краю Земли, где начинается хорошая, другая жизнь. Там нет, сыплющихся с неба, пепла, льда, обломков, превращающихся в жуткую хлябь, которая укрывает все то, что он столько раз видел на картинках. Там все это открыто и можно ходить туда-сюда, проходить долгие расстояния, без грузовика, обвешанного металлом, ось к оси, с другим отчаянными в рейсе.