Высокие стены. Тяжелые Грузовики
Шрифт:
«Протяни не руку, а флягу. – подумал он и даже усмехнулся про себя. – Как, тянет на очередной клич водил?»
– Только одна, но довольно хорошая. Так, что, Юрик!? Хочешь узнать, почему лучшие водилы сходят с ума.
– Да… все сходят с ума. – махнул Юрик.
Он понимал, что старику просто одиноко и недолго-то осталось, так что тот хочет с кем-то поделиться тем, что намотал на заднюю ось за всю свою гребанную жизнь. Но, Юрик не хотел этого. Не хотел слышать еще один рассказ про то, как кто-то потратил все свои силы на то, чтобы буравить эту долбанную хлябь, каждый вечер напиваясь бодяги масленщиков, колотя в стены от безумия, а на следующий день, снова всматриваясь в хлябь.
– Ну, ладно, парень. – кажется, старик все понял во взгляде Юрика. – Как надумаешь, найди меня. Кто знает, может твоя неспокойная мечта занесет тебя в Восемь-Ноль?!
– Восемь-Ноль? – Юрик удивился, потому что всего несколько раз слышал об этом бункере, одном из самых далеких, но никогда там не был. Возможно, он и поехал бы, но таких рейсов на его памяти не было.
–Давай, брат. Засыпай. Тяжелое это…
– Надежно. Надежно… – сказал Юрик и почувствовал, что его глаза и голова давно готовы спать, а кулаки стучать в железные стены, от боли и отчаяния, которые тем сильнее во сне. В котором ты точно знаешь, не можешь от себя скрыть: ты еще не нашел то, что ищешь.
Глава 3. Мак Нагорски
Мак давно перестал принимать жизнь всерьез. Только одно не давало ему покоя. Точнее, не одно. Вообще-то, не давали покоя две вещи. Первая: он старый. Не в смысле «эй, старик, ты че раскис», а реально, до жути старый. Наверное, самый старый среди водил.
Такой старый, что каждый раз, когда заднюю ось носило, а матушка-кочерга скакала, норовя вдарить ему, как будто была живой мстительной сукой, вечно следящий за водилой «не расслабляйся», Мак чувствовал, что реально постарел, в смысле – он до хрена давно делает это дело.
Да… Мак уж временами мечтал, чтобы зад стащило, поволокло потаскушку вперед, да так, чтобы та обогнала тамбур, кабину, а потом и эта чертова хрень, вот уж как сотни лет (хотя, всего-то тридцать-сорок), сыплющаяся на эту дерьмовую Землю, встала, встала не вдоль, а поперек. И тогда бы Мак зажмурился, а его правая нога до отказа вдавила педаль. Чтобы рычаг заплясал как бешенный, и весь этот чертов грузовик пошел закрутился и затрещал к такой-то матери.
Короче, на языке водил, крикливом и простом, не терпящем всякой хрени, Мак бы сказал так: На хрен это дерьмо! Ось поперек, педаль в пол!
Наверно, примерно тоже самое хотел сказать Гув Мердок и, надо сказать, сказал. Этот заносчивый сукин сын, талантливый водила, как будто рожденный быть водилой – все сказал. Всем показал!
Это надо ж! Найти в потаскушку цистерну с водородом. Ладно, что найти. Прицепить, да поехать, да подорваться. И чтобы увидели!
Эх-х… мала-дца, Гув! – пытался повеселить себя Мак, но не получалось.
Вместо веселья, внутри зашевелилось кое-что другое. Он сделал движение, от уголка глаз к виску, ногтем большого пальца, хотя и знал, что выирать там нечего.
***
Да, Мак перестал принимать жизнь всерьез. Он не мог пустить ни одной капли, даже по поводу Гува, можно сказать, своего ученика. Ни по поводу кого-то еще. Ни по поводу себя тоже
Только разве что… да, по поводу этого. Хоть и чушь это была, хрень собачья, пустяк.
Но, это была вторая штука, сразу после той первой, про старость, что он, Мак, а на самом деле Максимус (но, кто же оставит такое имя, если ты водила тяжелого грузовика) мечтает о кое-чем, мечтает давно, так же давно, как и не принимает жизнь всерьез.
Это была картинка. Можно сказать, обрывок, клочок. Жалкий листок, который он когда-то нашел, за козырьком своего первого грузовика, в честь которого он себя и назвал: Мак. Точнее, в честь которого он сократил свое имя, свой позывной. От Максимуса к Маку – простая дорожка, если передатчик на рейсе трещит и щемит.
На той картинке он увидел кое-что странное. Он увидел грузовик. Почти такой же, в котором он эту картинку и нашел, но совсем другой. Его старина-восьмиосник, как будто, пережеванный и выплюнутый, с ворохом металла на бортах, отваливающихся и скрипящих, да весь черный, на капоте, в зарослях от горящего масла. А тот, на картинке, был такой, как будто, как… – Мак, вспомнил, как первый раз крутил жалкий обрывок и не знал, как объяснить что-то, с чем он столкнулся.
Грузовик на картинке светился! Причем, не только снаружи, но и изнутри. Но, было еще кое-что. Еще чуднее!
На капоте, святящемся, без черноты и масляной гари и ошметков металлической чешуи, лежал человек.
Нет, не труп. Тот был живой. Это было видно по тому, как тот подставил руку под голову, чтобы смотреть вперед. Но, взгляд его не был таким, какой был у Мака или других водил, когда они всматривались в хлябь, стараясь определить, где там, среди черного дыма и кусков льда и пепла, подсвечивает «пятерня» леталы.
Нет… тот человек, на сверкающем капоте, вроде как, отдыхал, всматриваясь вперед. Всматриваясь куда-то… Куда? В неизвестность. Если только это была неизвестность!? Нет, не похоже… но, что это?
Любой водила знает, что во время рейса, он всматривается… куда? В неизвестность, куда же еще.
Стоп-стопэ, Мак! Харе! Не гони, не ерзай осью, не трави газ, не ори ты на суку-матушку-кочергу. Сукой она была, сукой и останется! Ты же знаешь, что эта картинка из прошлого. Так, что…
Но, ни в тот, ни в следующие разы, Мак так и не подобрал слов, после «так, что…». Они сами наклевывались, в общем-то, и даже сами произносились. Но, верить в них, Максимус Нагорски, отказывался даже сейчас. Даже сейчас, когда уже был почти стариком. Стариком!? Да ладно… ну, только если сравнивать с другими водилами.
Так, что… так, что… Так, что водилы из прошлого могли вот так лечь на капот тягача, всматриваясь вдаль? Просто лежать!? Просто смотреть? Остановиться посреди дороги и смотреть…
И это была вторая вещь, которая не давала ему покоя. Он хотел хотя бы раз, чтобы вот так, как этот сраный тип с картинки, остановить грузовик, вылезти, лечь на капот, подложить руку под голову, и спокойным взглядом посмотреть… куда?
Куда-то, хоть куда. В Даль! Спокойно смотреть. А не так, как смотрят они, ворочая руль, тяжелее стокилограммовой штанги, всматриваясь не вдаль, а в ближайшие десять метров и слабую «пятерню», прыгающую, еле видную на поверхность этой чертовой хляби.