Высота
Шрифт:
Маша рассказала историю этих тягачей, их в городе называют «тиграми». Во время войны в Каменогорск прибывали эшелоны с разбитыми немецкими танками. Бывало, что боевая башня разбита, а ходовая часть исправна. Машины стандартные, и нетрудно из двух-трех-четырех машин-инвалидов собрать совершенно исправную. Вооружение, броневой колпак шли в переплавку, а танк превращался в честный и работящий тягач.
Проехали поворот дороги, ведущий в Кандыбину балку.
— После того как перестали приходить письма от
— А по-моему, — горячо перебил Токмаков, — девушка, которая училась или работала в тылу и была верна своему любимому на фронте, уже сделала бесконечно много для победы!..
Маша недоверчиво покачала головой, и они долго ехали молча.
Маша свернула в лесопитомник и остановила машину у конторы. Сегодня выходной день, но ей нужно наведаться на участки. Она посмотрит, что делается в оранжерее, а потом будет свободна.
Токмаков шагал рядом с Машей по этому разномастному лесу, с интересом приглядываясь к рощице рябин, к посадкам молодых акаций, к низкорослой дубраве, где росли только дубки-отроки.
Желтым туманом стоял на горизонте березняк. Рядом с ним — оранжевый осинник. Ольшаник по соседству оставался совсем зеленым. Заросли татарского клена выделялись темно-багровым пятном, клен гиналла готовился встретить мороз в ярко-красной одежде, а рядом увядал клен американский — листва его ярко-желтого цвета.
Это был своеобразный лес-парк-сад. Достаточно было перейти узкую тропу, чтобы очутиться в ином растительном царстве. Коллекция лесков, лесочков, перелесков, рощиц, опушек, выглядела как один причудливый лес.
Токмаков и Маша переходили из края в край, запросто переступали через широты, которые, вопреки географическим масштабам, внезапно сдвинулись и оказались совсем близко друг к другу.
Маша давала пояснения.
Раньше всех сбросили лист ясень и чингил, они испугались первых же заморозков в прошлую субботу. А дольше всех удержат листву карагач, сирень, клен.
Токмаков был рассеян, отвечал невпопад или невежливо молчал.
Он твердо намеревался сегодня рассказать Маше о своем решении, но все не мог найти предлога для того, чтобы начать разговор.
«Дойдем до тех кустов — все скажу».
Но они дошли до кустов, миновали еще какие-то заросли, а Токмаков продолжал сосредоточенно молчать.
Маша посмотрела на него и спросила, что с ним.
Это был очень подходящий момент, чтобы все сказать, но он опять не воспользовался.
Оказывается, этот пожелтевший кустарник — бобовник, а бобовник — не что иное, как дикий степной миндаль.
Она сказала еще что-то, но Токмаков не уловил смысла сказанного.
«Вот дойдем до березовой рощи — все скажу», — твердо решил Токмаков.
Только что роща желтела в отдалении, а теперь сразу оказалась совсем-совсем близко.
По-разному желтели березы. Одни — равномерно, от макушки до поникших ветвей. Другие — с одного края или с макушки. А одинокая береза на отшибе стояла еще совсем зеленая, и лишь одна ветвь ее была ярко-желтая, почти оранжевая, — как седая прядь в волосах, опередившая все сроки.
— Знаете, Машенька, — Токмаков замедлил шаг, — Я все-таки уезжаю… В Североуральск.
— А не в Красные Пески?
— В Красных Песках мы будем позднее, весной.
День был ветреный, и при каждом порыве холодного ветра летели черенками вниз невесомые желтые листья.
Иные опавшие листья уже прибило дождями. Листья потемнели, и сквозь них кое-где проросла трава.
— Похоже на картину «Золотая осень», — сказал Токмаков. — Именно такая у нас осень!
Он подождал.
Маша не подняла головы.
Он сказал:
— Эта картина написана в моих родных местах. Ивановская область. Плёс. Вот куда бы я вас повез! Вы настоящий березовый лес видели?
— Нет.
— А знаете, леса тоже шумят по-разному. Вот когда-нибудь услышите! Березовый лес сразу на ветер откликается, даже на маленький ветер. Шумит, волнуется. Стихнет ветер — и сразу в лесу тихо. В осиннике чуть дольше шум после ветра, листья более жесткие. Ну, а сосны? На маленький ветер сосны и внимания не обращают. А подует сильнее — раскачаются верхушки, гул подымется, смятение. Уже и ветра не станет, а еще долго будет лес гудеть, будто рассерженный, что его потре-вожили…
Маша по-прежнему смотрела под ноги.
— Машенька! — Токмаков остановился, завладел ее руками и начал их целовать.
Стал слышен шелест листопада.
— Я давно поняла, что вы уедете, — тихо произнесла Маша. — Как же вы можете бросить свое любимое дело… — Она представила себе Костю, провожающего своих верхолазов на другую стройку. — Да я бы после того и гордиться вами не смогла. — Маша помолчала, а затем сказала совсем тихо: — И разлюбила бы…
— Ты думаешь, можно разлюбить, если не любишь?
— А как ты думаешь? — Маша подняла сияющие глаза.
— По-моему — нельзя.
— Знаешь, и по-моему — тоже.
— И как я только попал в строители домен! — удивился вслух Токмаков, когда они снова пошли рядом. — Мне бы полагалось пойти по ткацкому делу. У нас там, в Ивановской области, кругом фабрики. Или штурманом пойти на буксир. Или лесничим. У нас и домны ни одной на сотни верст нет!