Высшая мера
Шрифт:
– Когда обычно вывозится мусор?
– В пять - в половине шестого утра.
– Исключений не бывает?
– Ну какие исключения… Если машина сломается, вообще не вывозим, если водитель с хорошего бодуна запоздает, то может и в восемь подъехать.
– Но в течение дня не вывозите?
– Никогда.
– Спасибо.
– Юферев положил трубку. И тут же поднял снова: - Валера? Зайди.
Через минуту в кабинет вошел Валера Брыкин - плотный румяный оперативник, в глазах у него была решимость все исполнить немедленно и до конца.
–
– Что-нибудь нашли?
– Ничего. Полная пустота.
– Так не бывает.
– Конечно, - кивнул Юферев.
– Слушай меня внимательно… Собирай своих ребят. Ищем нож. Они должны были выбросить нож. Отморозок сумел одним движением почти отрезать человеку голову, значит, это должен быть необыкновенный нож. А пацану почти насквозь проткнули голову какой-то железкой. Это вечные улики. От них надо избавляться. Опытный подонок от них обязательно избавится. Я так думаю… Мусорные ящики.
– Они могли в кусты бросить, в землю воткнуть, в песочнице зарыть, в проходящий грузовик бросить.
– Нет. Они должны были так избавиться от ножа, чтобы его не нашли. Завтра в пять вывозится мусор. Если мусор вывезут - нож исчезнет навсегда.
– Ну что ж, - с сомнением проговорил Брыкин.
– Мысль тут, конечно, есть… Но как ты себе это представляешь?
– Берете дворников, сами подключаетесь… Нужно перевернуть и разгрести все ящики в двух, трех, четырех ближайших дворах.
– Подожди, Саша, что значит разгрести?
– Перевернуть вверх дном, высыпать мусор на асфальт и разгрести. Нож может быть завернут в тряпку, в газету, и это… Мне кажется, он достаточно большой. По размеру не менее солдатского штыка. У него должна быть длинная режущая поверхность, понимаешь?
– Саша… - Брыкин помолчал, склонив голову набок.
– Саша, ты очень умный.
– Это я знаю, - досадливо отмахнулся Юферев, но смешался от столь откровенной и бессовестной лести.
– Это мне все говорят.
– И женщины тоже?
– Для них у меня есть другие достоинства.
– И они говорят тебе об этих твоих достоинствах?
– Не замолкают!
– рассмеялся Юферев.
– И еще.
– Он постучал по столу, как бы призывая оперативника сосредоточиться.
– Надо пройтись по этажам подъезда, где было совершено убийство, по всем этажам, - повторил Юферев.
– И собрать бумажки, окурки, пивные пробки, все, что вы там найдете. На всех этажах.
– Про этажи ты уже говорил.
– Повторяю в сотый раз - необходимо пройтись по всем этажам и собрать весь мусор.
Брыкин поднялся.
– У меня один только вопрос, насчет мусора в подъезде… Ты ждешь какую-нибудь находку? Или все подряд?
– Собирать все подряд. А что касается моих ожиданий… Да, жду. Но что именно… потом.
– Как это понимать?
– Валера, дорогой… Иди ради бога! У меня такое чувство, что каждая минута дорога.
– Как бы мне хотелось взять их… - В голосе Брыкина неожиданно прозвучала щемящая искренность.
– Считай, что нас уже двое, - без улыбки проговорил Юферев.
– Я не уйду отсюда, пока ты не вернешься.
– Я вернусь, Саша, - сказал Брыкин, махнув рукой уже из коридора.
Юферев еще некоторое время смотрел на дверь, за которой исчез Брыкин, и не было в его глазах ничего, кроме полной безнадежности. Он часто ловил себя на том, что совершенно не верит в успех дела, которым занимается. Юферев лишь исправно, настойчиво, может быть, даже цепко исполнял свои обязанности.
Надо обыскать? Обыскивал.
Надо разослать ориентировки? Рассылал.
Приходила мысль, что неплохо бы сделать запрос, установить личность, допросить того или иного человечка… Он все это проделывал, ничем не пренебрегал, но не столько проявлял какой-то там охотничий азарт, сколько заранее избавлялся от возможных упреков.
«А почему этого не сделал?» - гневно спросит какой-нибудь начальник. «Ни фига, сделал».
«А вот этого не предусмотрел?» - «Ни фига, предусмотрел».
«А до того не додумался?» - опять поднимет голос большой начальник. «Ни фига, додумался и принял меры».
И не потому Юферев частенько пребывал в подавленном состоянии духа, что не любил свое дело или же оно у него не получалось. Ни фига, дорогой читатель, получалось, и гораздо лучше, чем у других, которые неслись по жизни с горящими глазами и учащенным дыханием.
Получалось.
Но Юферев каждый раз этому искренне изумлялся. Такой вот он человек. А если и была в его глазах непреходящая удрученность, то это от ясного понимания - как бы он ни блистал в своей работе, ничегошеньки ему не изменить. Не уменьшится в городе убийств, грабежей, насилия, нисколько не уменьшится. На месте каждого срубленного отморозка немедленно, с какой-то колдовской неотвратимостью вырастали двое новых - еще жаднее, еще тупее, еще злобнее прежних. Смотрел ли он телевизор, вслушиваясь в вопли очередных провидцев с лживыми глазами, читал ли откровения очередных страдальцев за благо народное или в своем же кабинете слушал признания уличенного убийцы, его не покидало ощущение полной беспомощности - работала система воспроизводства криминального мира, работала мощно, безостановочно и, как он мог судить, весьма успешно.
Никакого просвета не видел Юферев, и не происходило ничего такого, что могло бы утешить его и пообещать хотя бы в далеком будущем слабую надежду на избавление.
Неожиданно прозвучавший телефонный звонок заставил его вздрогнуть.
– Капитан Юферев слушает.
– Привет, капитан. Рад слышать твой голос.
– Кто говорит?
– Фамилия моя Кандауров, а зовут Костей.
– Ну, здравствуй, Костя.
– Юферев неожиданно поймал себя на том, что ему приятен этот звонок, что ему хочется поговорить с крутым авторитетом. Может быть, он и ждал его звонка?