Выстрел
Шрифт:
…А девушка взяла у ближайшего к ней примата острый кинжал, осторожно срезала единственную жёлтую розу, тщательно удалила все острые шипы с её стебля, и аккуратно воткнула – розу себе в причёску, кинжал – себе в сердце. И упала бездыханной…
Долго стояли бандерлоги над мёртвым девичьим телом, стояли и скорбно молчали. Потом похоронили девушку, а над её могилой поставили каменную часовню. Городок же нарекли – Сан-Анхелино. И стали все и повсюду – с искренним пылом и рвением – выращивать жёлтые розы.
А ещё через некоторое время, как-то сам собой, родился один милый и симпатичный
Видимо, дух невинно убиенной Анхелины Томпсон так и не нашёл покоя, всё бродит по городку и его окрестностям, да и вмешивается, ни у кого не спрашивая на то разрешения, в дела любовные. Когда, например, мужчина неискренен, или намерения имеет нечестные и сугубо меркантильные, то тут же раздаётся негромкий хлопок, и виновник впадает в самый натуральный летаргический сон. Нет, не навсегда, каждый раз по-разному, видимо, в зависимости от степени нечестности. Кто-то десять минут спит, а кто-то полтора месяца.
Ну, и с женщинами и девушками, которые принимают цветок без должных на то оснований, то есть, без настоящей и искренней любви, происходит то же самое.…Бывает, правда достаточно редко, что засыпают оба, и жених, и его потенциальная невеста. Одна брачующаяся пара полгода проспала. Потом несостоявшиеся супруги почти одновременно – с разницей в три часа – проснулись, встретились, поглядели друг другу в глаза, рассмеялись по-доброму и стали закадычными друзьями.
А ещё иногда происходит следующий природный казус: девушка втыкает в свои волосы жёлтую розу, принесённую кавалером-ухажёром, а над Сан-Анхелино неожиданно загорается-вспыхивает яркая, многоцветная радуга. Это означает – по уверению знающих людей – что всё хорошо, и Святая Анхелина благословляет этот конкретный брак …
– Красивая история! – Ник не знал, что ещё и сказать.
– Требуется слегка уточнить, – не согласился его полосатый и дотошный напарник. – Получилась – очень красивая История…. Эй, там, Наверху! Приём-приём! – громко закричал Кот. – Спасибо Вам, на этот раз! Нормально придумали, молодцы!
– И думали совсем недолго, всего-то лет сто пятьдесят, – чуть слышно, себе под нос, пробормотал Ник, лукаво подмигивая Коту.
– Не стоит благодарностей! – равнодушно пророкотало с Небес. – Исполняйте порученное!
Девушка сама шла им навстречу. Тоненькое породистое лицо, белокурые волнистые волосы, наполовину скрытые капюшоном тёмно-синего плаща, и глаза – голубые, огромные, печальные. До чего же огромные, Боги мои! До чего же – печальные…
– Здравствуйте, Кот! Приветствую вас, благородный Ник! – будто морской прибой прошелестел мелкой галькой о прибрежный песок. – Вы мне принесли вести от Них? Давайте же скорей! Давайте! Я любое решение приму с искренней радостью и полной покорностью…
Анхелина взяла протянутые бумаги, пробежала по ним взглядом, перечитала несколько раз и подняла глаза на пришедших. До чего же огромные глаза, Боги мои! До чего же – счастливые…
– Прощайте, Кот! Прощайте, благородный Ник! – прошелестел морской прибой мелкой галькой о прибрежный песок. – Я готова, Господи! Пусть всё состоится! Пусть! Только о розах моих, пожалуйста, позаботьтесь…
Мгновенье, и прекрасная Анхелина Томпсон исчезла, растворившись в Небытие….
– Вот так-то оно, добрый мой Ник…, – печально и мудро вздохнул Кот. – Вот ещё, не успел тебе сказать. На могиле Святой Анхелины, в просторной часовне, поставили белоснежный камень, а на нём – выбили такое простенькое стихотворение:
Жёлтое солнце в её волосах.Утро над быстрой рекой.И о безумных и радостных снахВетер поёт молодой.Жёлтое солнце в её волосах.Жаркий полуденный зной.И о мечтах, что сгорели в кострах,Ворон кричит надо мной.Синее море, жёлтый песок.Парус вдали – одинок.Ветер волну победить не смог,И загрустил, занемог.Жёлтая роза в её волосах.Кладбище. Звёздная ночь.И бригантина на всех парусахМчится от берега прочь.Камень коварен. Камень жесток.И, словно в страшных снах,Маленький, хрупкий жёлтый цветокПлачет в её волосах…– Красиво и справедливо, – печально, в унисон другу вздохнул Ник. – Бывает на этом свете всякое, чего и приснится никому – на этом конкретном свете – не может. Да и на всех прочих…. Никому и никогда, безвозвратно и навсегда…
Проснулся он от того, что кто-то вежливо и одновременно настойчиво тряс его за плечо.
– А? Что? – Ник сел на койке, торопливо провёл ладонью по лицу.
– Там начальство прибыло, – заговорщицки подмигнул ему сержант Агафоныч. – Вас требует в кабинет. В срочном порядке. Одевайтесь. Может, помочь с ботинками? – коротко кивнул головой в сторону младшего сержанта, стоящего рядом.
– Сам справлюсь, – пообещал Ник, а уже через две-три секунды понял, что это будет сделать очень непросто: левая рука, в сгиб локтя которой что-то вкололи, практически не сгибалась, пальцы шевелились с трудом.
А ещё в голове и в душе царила странная апатия: было на всё, абсолютно на всё, наплевать. Наплевать и забыть навсегда…
«Видимо, вкололи что-то психотропное, качественно парализующее волю», – между подозрительно-прямых извилин мозга проползла одинокая и равнодушная мысль. – «Одно только странно: почему до сих пор не появился Ануфриев? Марьяна же ему звонила…».
– Ладно, помогите уж, – отринув останки гордости, попросил Ник. – И с ботинками, и с курткой…
Перед выходом из камеры на его руках защёлкнули наручники.
– Начальство велело, – словно бы оправдываясь, сообщил Агафоныч.
Кабинет подполковника Старко разительно отличался от кабинета старшего лейтенанта Лёни: просторный, светлый, белый подвесной потолок с импортными светильниками, стены, обшитые тёмными дубовыми панелями, итальянская офисная мебель, над шикарным письменным столом – поясной портрет Президента в затейливой раме.